Борис Соболев. Штурм будет стоить дорого

Кавказская война 1817–1864 годов. Сорок семь лет беспрерывных боевых действий. Нескончаемая череда кровавых сражений, тайных интриг и мятежей. Самая долгая война в отечественной истории и самая неизвестная. Предмет гордости дореволюционной России и предмет умолчания России советской… Генерал Ермолов и имам Шамиль, чиновник Грибоедов и чеченская милиция, поручик Лермонтов и горские снайперы, доктор Пирогов и мертвая голова Хаджи-Мурата. Обо всем этом и многом другом повествуется в сенсационной работе Бориса Соболева «Штурм будет стоить дорого…». Книга рассчитана на широкую, но здравомыслящую публику. Читается на одном дыхании, дает богатую пищу для прогнозов.

© 2001 Борис Игоревич Соболев

Кавказская война XIX века в лицах

Предисловие

Немного из Лермонтова, немного из Толстого и полторы странички из советского учебника истории — вот все, что знает обычный, рядовой россиянин о Кавказской войне. С таким багажом знаний в дореволюционных гимназиях оставляли на второй год. Впрочем, тогда не существовало и учебников, где полувековая война — Кавказская — занимала бы пять абзацев, а полугодовая — война 1812 года — двадцать страниц. Мы — носители бутафорской, «причесанной» истории, из которой выпотрошена вся жизнь и в которой искусно искажены масштабы событий. Есть лишь один способ извлечь урок из такой истории — это пережить ее заново. Именно этим Россия и занимается ныне на Северном Кавказе.

Предлагаемая читательскому вниманию книга не является ни новым учебным пособием, ни научной монографией. Это, наверное, первый популярный публицистический обзор самой долгой и самой неизвестной войны, которую когда-либо вела наша страна. Автор старался избегать привычных исторических штампов и натуженных поисков правых и виноватых. Пусть участники кавказской бойни сами говорят за себя. Их дневники, рапорты, доносы, их письма и стихи — лучший памятник той войне. Для удобства восприятия автор счел возможным, где это необходимо, несколько уплотнить и «олитературить» отдельные исторические цитаты, не отвлекая при этом читателя чрезмерными отточиями и сносками типа: «предместник (устар) — предшественник» или «Кавказский корпус — он же до 1820-го — Отдельный Грузинский корпус, он же после 1857-го — Кавказская армия». Обо всех подобных деталях интересующиеся могут прочесть в специальной литературе, список которой приведен в конце. Упоминаемые в тексте географические названия и мусульманские имена даны в соответствии с современными нормами написания. Слишком сложным административным и религиозным терминам подобраны понятные синонимы. Одним словом, автор стремился к предельной простоте и ясности, к бойкому и захватывающему повествованию, но никак не к написанию легкого чтива.

Борис Соболев

***

Кавказ — это огромная крепость,
защищаемая полумиллионным гарнизоном.
Штурм будет стоить дорого…
Генерал Ермолов

…Многовековой процесс освоения юга России вылился в конце XVIII века в строительство Кавказской военной линии. Это была тысячекилометровая вереница крепостей, редутов и укрепленных казачьих станиц. Граница от моря и до моря, призванная оградить только формирующееся население Ставрополья и Кубани от набегов воинственных соседей. Линия не справлялась со своей задачей. Согнанные в степи казаки и крестьяне из внутренних губерний были постоянно готовы к тому, что их титанический труд, да и сама их жизнь окажутся под вопросом.

1777 год. В пограничных расходах государевой казны появляется новая расходная статья: 2000 рублей серебром — ежегодно на выкуп из плена от горских народов христиан, по большей части с давних времен к ним попавшихся.

1802 год. Рескрипт царя Александра I: К большому моему неудовольствию вижу я, что весьма усиливаются на линии хищничества горских народов и противу прежних времен несравненно их более случается…

Рапорт генерал-лейтенанта Кнорринга государю: Со времени служения моего инспектором Кавказской линии всего наиболее озабочен я был хищными граблениями, злодейскими разбоями и похищениями людей от народа, известного под названием чеченцы и живущего на противоположном берегу Терека. Сколько ни употреблял я мер к удержанию сего зверского народа в спокойном к нам положении, да и все предшественники мои имели особливое в том попечение, сколь ни старался я письменными моими внушениями дать им понять, что вовлекают себя в гнев Вашего Императорского Величества, однако все сие оставляемо было ими почти без внимания.

Долгое время до расшалившегося Кавказа просто не доходили руки. Да и как таковой он не очень-то интересовал империю. Дикий каменистый край изначально сулил ей одни убытки и неприятности. Иное дело Закавказье: перспектива выхода к Босфору и Дарданеллам, огромные прибыли от транзита восточных товаров, плодородные почвы, развитые ремесла. В 1813 году Россия все это получила, выиграв у турок и персов очередную войну за Закавказье. И тут встал вопрос, как туда добираться. Единственный путь — Военно-Грузинская дорога — насквозь простреливался горцами. Без нескольких рот солдат и пары-тройки орудий ни один торговый караван не мог пройти, ни один почтовый транспорт — все тут же расхищалось, а люди попадали в заложники. Покорение Кавказа стало необходимостью, и начинать надо было с Чечни.

Осенью 1816-го в простой кибитке без свиты и охраны на южную границу России — Кавказскую линию — прибыл Алексей Петрович Ермолов, герой войны с Наполеоном, бывший начальник штаба Кутузова. О своем назначении ни много, ни мало кавказским наместником прославленный генерал узнал из газет. Интриги. Царское окружение боялось, что Ермолов оказывает слишком большое влияние на государя. Кавказ же представлялся тем местом, где погибают любые таланты и сводятся на нет самые блестящие карьеры. Гиблое было место.

Несложно себе представить чувства Ермолова, когда он принимал дела от своего предшественника генерала Ретищева.

Ретищев. Из служебного рапорта: При помощи Божьей и при пламеннейшем усердии моем оставляю край оный в самом цветущем состоянии, наслаждающимся внутри совершеннейшим спокойствием и изобилием во всем.

Ермолов. Из дневников: По справедливости надлежало бы спросить предшественников моих, почему они со всей их патриаршей кротостью не умели внушить горцам благочестия и миролюбия и почему повсюду усматриваю я нерадивое службы отправление, разрушенный небрежением порядок, ослабевшую воинственность. Оружие съедает ржавчина, лошадей недостает. Судя по стрельбе казаков в цель, можно заключить, что многие из них пороха смаком не различают. Чиновники же сих войск вдались в ябеды и распутство. Некоторые из них даже участвуют в воровстве заодно с заграничными хищниками.

Вверенный Ермолову Кавказский корпус насчитывал в ту пору 56 тысяч человек. (Это сопоставимо по размерам с нынешней группировкой федеральных сил в Чечне.)

Ермолов быстро наводит порядок в войсках, без суда срывает погоны с проворовавшихся и спившихся офицеров, жестоко наказывает солдат за леность и разгильдяйство и приказывает в массовом порядке отгонять у горцев табуны, чтобы усилить свою кавалерию. Вскоре кавказцы зовут Ермолова не иначе как Ярмул (в переводе с одного из местных наречий «дитя собаки», «сукин сын»). Сам Алексей Петрович предпочитает именовать себя на римский манер — «проконсул Кавказа». Он читает труды цезарей в подлиннике, изучает историю древних войн, преклоняется перед личностью Наполеона и, конечно же, ведет дневники:

Народонаселение в Чечне считается более шести тысяч семейств. Земли пространством не соответствуют количеству жителей или, поросшие лесами непроходимыми, недостаточны для хлебопашества, отчего много народа, никакими трудами не занимающегося и снискивающего средства существования едиными разбоями. Я уже не берусь действовать на сих, омраченных невежеством, силою Евангелия. Что проку метать бисер перед свиньями. Единый удобный способ обороны от них есть война наступательная!

Осенью 1817-го русские войска переходят Терек. Начинается Кавказская война. Горят надтеречные аулы. Тысячи чеченцев, бросая имущество, волоча на себе стариков и детей, бегут к подножию гор. Впоследствии этот путь они проделают еще не раз. Жители равнины станут то убегать из своих домов, то вновь туда возвращаться в зависимости от того, какой нрав будет у очередного присланного покорять Кавказ генерала. Но в любом случае такого террора, как на начальном этапе той войны при Ермолове, больше никто повторить не сможет.

Ермолов: Я лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои. Я-то уж знаю здешних народов свойство, угрожающее стране закоренелой необузданностью. Знаю, что тишина и некоторое устройство здесь удерживаются одним страхом и повсюду пребывание войск наших необходимо. А потому вознамерился я открыть кратчайшие дороги и прорубить леса. Еще в чеченской земле приступил к построению крепости, которая по положению своему, стесняя жителей во владении лучшими землями, названа Грозною.

Через 50 лет на месте этой крепости будет возведен город. А еще через 130 лет он превратится в руины…

Ермолов: Всю местную каналью, делающую нам, пакости и мелкие измены, я постепенно начинаю прибирать к рукам. Первоначально стравливаю их между собою, чтобы не вздумалось им быть вместе против нас, затем, по необходимости, некоторых удостаиваю отличного возвышения, т. е. виселицы. Впрочем, есть уже селения, покорствующие нам порядочно. И крайность даже заставляет их быть довольно честными.

С крепости Грозной началось возведение Сунженской военной линии. Дюжина свежевыстроенных редутов (по-нынешнему — блок-постов) соединялась между собой широкими просеками, по которым беспрестанно курсировали казачьи патрули. Таким образом чеченцы были отрезаны от единственной своей плодородной равнины и загнаны в бесплодные горы, в голод и нищету.

Генерал Вельяминов, начальник ермоловского штаба. Это он первым сформулировал стратегию экономической блокады Чечни, это по его лекалам будущие наместники изрежут военными линиями весь Кавказ. Поклонник французских просветителей, строгий рационалист во всем, Вельяминов также был первым, кто попытался ввести в войсках нечто вроде сдельной оплаты труда. Генерал-вольтерьянец из собственного жалованья выплачивал казакам по червонцу за каждую отрезанную голову горца. В то время как чеченцы по старинке выставляли головы врагов на шестах или складывали из них живописные пирамиды, Вельяминов свои трофеи аккуратно упаковывал и отсылал в Петербургскую военно-медицинскую академию для антропологических исследований.

Алексей Ермолов с юмором относился к увлечениям своего боевого товарища. Он вообще к жизни относился с юмором:

С чеченцами употреблял я кротость ангельскую, особенно когда приходил превращать их жилища в бивуак, столь удобно уравновешивающий все состояния. Еще успел их приучить к некоторой умеренности, отняв лучшую половину хлебородной земли, которую они уже не будут иметь труда возделывать. Остается устроить еще несколько укреплений, и тогда голод более, нежели теперь, начнет производить опустошений… И все же надобно признаться, что меня здесь очень не любят, но со здешнею дичью немного выиграешь благостью!

Сколько ни предпринималось попыток взять Чечню измором, результат выходил прямо противоположный: оголодавшие и обнищавшие горцы еще более вдавались в грабежи и разбои. В том, что бандитизм для чеченцев стал в ту пору главным фактором экономического выживания, немалая заслуга самого генерала Ермолова.

Ермолов: Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, приказал я окружить селение Дадан-Юрт, лежащее на Тереке. Жители защищались отчаянно, до последнего. Двор каждыйприходилось брать штыками. Женщины, и те бросались с кинжалами в толпы солдат. Большую часть дня продолжалось сражение. Со стороны неприятеля истреблены почти все мужчины числом не менее 400 человек. Женщин и детей взято в плен до 140. Но гораздо большее число вырезано. Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников и без их участия, как ближайших к линии, почти ни одно воровство и грабеж не происходили. Селение состояло из 200 домов. 14 сентября 1818 года разорено до основания.

Такая же участь ждала и десятки других чеченских аулов. Кавказ закипел от подобной жестокости. Россия же в массе своей восхищалась действиями Ермолова. Беллинсгаузен даже назвал его именем вновь открытый остров в Тихом океане. Пушкин, и тот не устоял перед дьявольским обаянием кавказского проконсула: «На негодующий Кавказ поднялся наш орел двуглавый», «Все русскому мечу подвластно», «Поникнув снежной головой, смирись, Кавказ, идет Ермолов». Многие друзья осуждали поэта за эти строки, особенно негодовал Вяземский:

Ермолов? Что тут хорошего? Что он, как черная зараза, губил, ничтожил племена? От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если бы мы просвещали племена, то было бы что воспеть. Поэзия — не союзница палачей… Гимны поэта никогда не должны быть славословием резни.

Со временем кровавая ермоловская бравада Пушкину наскучит. Он разочаруется в Ермолове и даже назовет его «великим шарлатаном». Шарлатаны, как известно, не лечат, они лишь загоняют болезнь вглубь. При этом окружающие ни о чем и не догадываются. Так и происходило. Дневники Ермолова расходились в списках по всей России сотнями, тысячами экземпляров. Обыватели зачитывались ими, словно приключенческими романами. Военные благоговели перед Ермоловым. Кавказские солдаты внимали ему, как родному отцу.

Вижу, храбрые товарищи, что не преграда вам горы, неприступные, пути непроходимые. Страшными явились вы перед лицом неприятеля, и многие тысячи перед вами рассеялись и бегством снискали спасенье. Область покорена. И новые подданные Великого нашего Государя благодарны за великодушную пощаду.

Такие речи Ермолов произносил перед войсками во время своих походов по Дагестану, Кабарде, Карабаху, Абхазии, Юго-Восточной Грузии и за Кубанью. Действия русских войск в Чечне взбаламутили не только весь Восточный Кавказ, но и Западный, и даже часть Закавказья. Доселе относительно спокойные местные князья, султаны и ханы один за другим отказывались изъявлять покорность. Ермолов был только рад. Ему требовался повод для расправы. Его изначально не устраивали взаимоотношения, существовавшие между Россией и местными кавказскими авторитетами.

Ермолов: Аварское ханство во владении генерал-майора, султана Ахмед-хана лежит в середине гор Кавказских, отовсюду почти неприступных, и никогда русские в нем не бывали. Хан, не знаю почему, получает жалованье по пять тысяч рублей серебром, уверяя, что он нам приносит пользу. Сурхай, хан Казикумухский, — хитрейший, ненавидящий русских, не раз он писал ко мне, что оскорбляется, оставаясь без воздаяния за непоколебимую верность. Уимей, хан Каракайдакский, тот и вовсе дани в казну не платит, никаких обязанностей не имеет. Русские иначе как с благонадежным конвоем проезжать через его владения не могут. Зачем-то предшественники мои предлагали ему чин генерал-майора русской армии с двумя тысячами рублей серебром жалованья, но он отверг с негодованием, дескать, меньше его ценят, чем других ханов. И вот со всеми ими я состоял в приятельской переписке! В ожидании удобного случая воздать каждому по заслугам.

Покорение Кавказа деньгами и чинами началось еще при Петре I. В 1722 году во время своего Каспийского похода Петр, по сути дела, купил правителя Дербента. Тот принес царю ключи от городских ворот, а взамен получил ни к чему его не обязывающий чин генерал-майора русской ландмилиции с соответствующим пожизненным содержанием. С тех пор так и повелось. До Ермолова Россия не имела на Кавказе ни военного, ни сколько-нибудь серьезного политического влияния, зато имела целый штат эмиссаров, сновавших по горам с казенными деньгами и развозивших ханам жалованье. Когда русские действительно пришли на Кавказ, то оказалось, что вся эта столетняя подготовительная работа была проведена впустую.

Ермолов: Давно уже нарушение присяги сделалось здесь действием обыкновенным. Войска наши наказуют измены, но оные возрождаются беспрерывно. Между тем здесь нет такого общества разбойников, которое не думало бы быть союзниками России. Я того и смотрю, что отправят депутации в Петербург с мирными трактатами! Никто не поверит, что многие подобные тому депутаты бывали принимаемы.

Ермолов первый, кто не на словах, а на деле попытался подчинить себе местную знать. 5 лет его войска кружили по Кавказу, изымая княжеские имения в Мингрелии и Гурии, изгоняя мятежных ханов в Карабахе и Дагестане, сжигая феодальные владения в Кабарде… Тогда многие кавказские правители оказались кто в бегах, кто на виселице, некоторые, имевшие чины русской армии, продолжили службу в гарнизонах Сибирского корпуса. Попутно Ермолов насильно забирал княжеских отпрысков и отправлял их в Россию, в военно-сиротские училища. Дети воспитывались в духе преданности престолу и одновременно являлись негласными заложниками.

Ермолов: Видишь ли, любезный Грибоедов, только так, железом и кровью, создаются царства, подобно тому, как в муках рождается человечество.

Грибоедов: И все же вы совершеннейший деспот, Алексей Петрович!

Ермолов: Испытай прежде сам прелесть власти, а потом и осуждай.

И великий Грибоедов, автор «Горя от ума», будет осуждать. Но потом, когда Алексея Петровича отправят в отставку. Пока же Грибоедов состоял при Ермолове секретарем по дипломатической части. Генерал обращался к нему на «ты» и считал его своим добрым приятелем. Приятель пользовался, всячески удовлетворяя за счет Ермолова свою тягу к доверительным беседам и острым ощущениям.

Грибоедов. Из переписки: Пускаюсь в Чечню. Алексей Петрович был против, но я сам ему навязался. Теперь меня это несколько занимает: борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением. Будем вешать и прощать, и плевать на историю… Двух при мне застрелили. Других заключили в колодку, загнали сквозь строй. На одного я третьего дня набрел за рекой. Висит, и ветер его медленно качает.

Так выглядело возвращение Ермолова в Чечню после долгих походов по Кавказу. Тут-то и выяснилось, что все, кого он недожег, недовешал и недострелял в далеких азербайджанских, дагестанских и грузинских провинциях, вдруг оказались чуть ли не под самыми стенами его крепости Грозной. Чечня, словно огромная губка, впитала в себя всех отверженных.

Ермолов: Поистине чеченцы — самые злейшие из разбойников. Выдавать злодеев в руки неверных почитают они прегрешением против своего закона. И хоть общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов. Именно здесь находили они сообщников, тотчас готовых или отмщевать за них, или участвовать в разбоях.

Кавказ в то время походил на огромное лоскутное одеяло, сотканное из множества ханств, княжеств, султанатов, был даже пашалык во главе с анапским пашой. Если с этими микрогосударствами русские научились кое-как управляться, то Чечня всегда оставалась для них неуязвимой. Она не была феодальной вотчиной. Она была вольным обществом. Вольным!

Ермолов: Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников. Управление оной разделено из рода в род между несколькими фамилиями, кои почитаются старшинами. В делах общественных, но более в случае предприемлемого воровства, собираются они вместе на совет. В остальном же между чеченцами царит совершенное безначалие, и воздерживать своевольных никто не имеет права, ибо все почитают себя равными. Поистине одни частые применения наказания народ сей могут держать в некотором обуздании. И лишь прекратилась боязнь взыскания, как наклонность к своевольству рождает злодейские замыслы.

И невозможно было усмирить холопов, подкупив их князя, потому что в Чечне не было князей и не было холопов. И нельзя было увенчать пирамиду власти своим ставленником, убив прежнего хана, потому что в Чечне не было ханов и не было пирамиды власти. Чечня с ее родовым строем, словно примитивный механизм, имела единственный рычаг управления — совет старейшин. Этим бы рычагом да еще уметь манипулировать! Ермоловские генералы было взялись и тут же свернули его в бараний рог.

Генерал-лейтенант Лисаневич — командующий войсками Кавказской линии, генерал-майор Греков — первый комендант крепости Грозной. 16 июля 1825 года в селении Герзель-аул в ходе встречи с советом старейшин оба генерала были убиты. В припадке гнева их зарезал кинжалом чеченский мулла. Он не пожелал выслушивать, как два чужестранца в глаза называют почтенных старцев изменниками, сволочью и зверьем. Реакция русских на это убийство была незамедлительной. В том совете принимали участие 318 старейшин. Живым из Герзель-аула не вышел ни один.

Чечня ответила всеобщим мятежом. Особого размаха бунт достиг к зиме. Но голова Ермолова была занята другим. Умер его любимый царь и покровитель Александр I, в Петербурге полки вышли на Сенатскую площадь. Декабристы почему-то были уверены, что генерал Ермолов, этот символ разудалой свободы, с ними. По площади даже циркулировал слух, якобы Кавказский корпус движется на Петербург и что вот-вот проконсул Кавказа чуть ли не лично явится на Сенатскую и тогда царизму конец.

Погреться в лучах ермоловской Славы было для молодых офицеров желанием вполне естественным: после смерти Багратиона и Кутузова Ермолов стал главным героем нации. Его лавры покорителя гордых абреков в те годы многим не давали покоя. Предводители восстания вообще считали вопрос покорения Кавказа одним из важнейших для России.

В своей «Русской правде» (подпольной конституции декабристов) полковник Пестель посвятил кавказской теме целую главу. Пестель настаивал на исключительно жестких методах покорения, в том числе предлагалась тотальная депортация немирных горцев с последующим заселением их земель казаками. Впоследствии такие опыты будут проводиться, но Пестель окажется на виселице значительно раньше…

Ермолов в глубине души, несомненно, симпатизировал декабристам. Со многими даже был в приятельских отношениях, но лично ввязываться в их авантюру проконсул никогда бы не стал. Он был слишком умен, он выжидал. Результаты восстания Ермолова расстроили.

В начале января нового, 1826 года в крепость Грозную явился фельдъегерь из Петербурга.

Фельдъегерь: Имею честь сообщить — у России новый государь, Его Императорское Величество Николай Первый.

Ермолов (сидя в расстегнутом сюртуке, без эполет и раскладывая пасьянс): Одолжил, нечего сказать.

Об этом ответе тут же стало известно в Петербурге. В конце января в Грозную примчался новый фельдъегерь. Ермолов все так же раскладывал пасьянс, рядом сидел Грибоедов и курил трубку.

Фельдъегерь: Вам предписание от начальника Главного штаба.

Ермолов (разрывает конверт и читает вполголоса): Немедленно взять под арест чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их.

Ермолов быстро сунул конверт в карман сюртука и что-то шепнул присутствовавшему уряднику. Когда принесли чемоданы Грибоедова, то, кроме рукописи «Горя от ума,», там ничего не было. Фельдъегерь все понял.

Сколько прекрасных, свободолюбивых, неизвестных нам стихов, сколько тайной переписки с друзьями-декабристами сгорело тогда в печке на кухне крепости Грозной. Быть бы поэту в Сибири, когда б не Ермолов. А так Грибоедова всего лишь отправили на петербургскую гауптвахту. Если фельдъегерь тогда и привез с Кавказа что-то ценное, так только собственный донос на Ермолова.

Алексей Петрович ясно понимал, что на карьере можно ставить крест. Оставалось кончить дело красиво. Сразу же после отъезда фельдъегеря Ермолов отдает приказ о начале мощного наступления на Чечню.

Ермолов: 1826 год, января, 30-го числа. Для начала приказал я сжечь селение Чахкери, где неприятель имел удобное пристанище и всегда собирался. Пред рассветом войска, приблизившись к селению, замечены были караулом и потому, не теряя времени, подожгли оное. Чрезвычайно густой туман лег на землю, с которым соединившийся дым от горящего селения затмил свет. В сие время большие толпы, атаковали нашу пехоту. Артиллерия действовала картечью и не далее 50 шагов, так что отрываемы были члены, и раздираемы тела. Бросавшиеся спасти тела были по обыкновению в свою очередь истребляемы. Неприятель был в числе трех тысяч человек. Дрался отчаянно, ибо многие священнослужители возбуждали его к тому пением молитв. Но далее не было уже ни одного выстрела. Видимо, потому, что поднявшийся туман обнаружил число войск наших…

И через 10, 20, и через 30 лет, когда Кавказская война давно уже станет для России бесконечным кровавым кошмаром, старые офицеры с романтической тоской будут вспоминать славные ермоловские времена. Времена, когда дым от горящих аулов поднимался до самого неба, времена, когда окруженным со всех сторон жителям давалось лишь несколько минут на раздумье — либо присягнуть на верность государю императору, либо…

Ермолов: 5 февраля. Казаки сожгли небольшое селение Ставрополь, где захватили в плен семейства и отбили стадо скота. 16 февраля. Казаки выгнали чеченцев из селения Баклай и сожгли оное.
17-е. Селение Гехи, большое и богатое прекрасными садами, приказал я сжечь, ибо жители оного упорствовали прийти в покорность.
18 февраля. Мошенническое селение Доун-Мартан, в котором всегда укрываются кабардинские абреки, сожжено. Тогда же Гременчук — одно из главных и богатейших селений в Чечне — просило о пощаде и получило оную. Дало аманатов.

Аманаты — это заложники. Вот оно, взаимопроникновение культур. В просвещенном XIX веке войска русского монарха перенимают дикарские обычаи тех, с кем им приходится воевать. Правила были таковы: селение, жители которого не желали давать аманатов, признавалось мятежным и полностью вырезалось, без разбора пола и возраста. Аул же, давший заложников, знал, что в случае нарушения им присяги или каких-то волнений все заложники отправятся прямиком в Сибирь. В разное время число аманатов, содержавшихся в крепостях на линии, а также в тюрьмах Тифлиса и Дербента, колебалось от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Однако Ермолов считал, что и такое их содержание влетает казне в копеечку, а потому предпочитал брать в заложники детей — они меньше ели, а те, что постарше, еще и отрабатывали свой хлеб на лесосеках.

Дорога Грозный — Урус-Мартан. Как и многие дороги в здешнем краю, она возникла на месте просеки, некогда вырубленной в непролазном чеченском лесу. Как знать, может быть, именно эту просеку и расчищали по приказу Ермолова семи-восьмилетние аманаты. И, может быть, именно благодаря им тогда, в 1826-м, царским войскам и удалось так быстро добраться до одного из главных очагов мятежа.

Ермолов: 1826 год, апреля, 23-го числа. Оставив все тяготы в обозе, войска налегке прибыли пред селение Урус-Мартан. После сделанного мне отказа на повторенное несколько раз предложение дать аманатов нашел я жителей, к обороне готовых. Построив батарею против селения, обратил я внимание их на оную. И в то же время селение приказал я истребить. 27-го числа. Сожжено селение Рошни, многие другие приведены в покорность. Также сожжена деревня Курчатай, где мятежники в лесу, чрезвычайно густом, дрались с некоторой упорностью. 28 апреля возвратились в крепость Грозную. Войскам дано три дня для приготовления сухарей.

Чеченская милиция отпущена на праздник Байрам. Чеченская народная милиция — одна из так называемых иррегулярных частей Кавказского корпуса. Существовали еще аварская, ингушская, лезгинская, карабахская и другие милиции. Это были наспех сколоченные туземные отряды численностью 300–500 человек в каждом. Руководили ими, как правило, обиженные соплеменниками и оказавшиеся не у дел представители местной знати.

В качестве платы за труд милиционеры наделялись правом беспрепятственно грабить завоеванные аулы, а также получали прощение за прежние грехи.

Ермолов: По правде сказать, не имел л ни малейшей надобности в сей сволочи, но потому приказал набрать оную, чтоб возродить за то вражду к ним и поселить раздор, полезный на будущее время. И еще имел я в виду занять молодых людей, которые, будучи праздными, могли быть вредными.

Воевали милиции скверно, постоянно предавали, не понимали, что такое дисциплина, но это было не так уж и важно. Ермолов пускал милиционеров впереди войск, и с задачей уменьшить потери среди русских они справлялись успешно.

Ермолов: 2 мая снова в путь. Войска, пройдя Ханкалу, перешли через Аргун. Селение Шали сожжено, и сады вырублены. Селения Бельгетой, Большие Атаги, Казах-Кичу и многие другие взяты с бою и подвергнуты разорению. В сие время приказано более чем пятистам казакам и ста отборным чеченцам скрытно дойти до Сунжи и напасть на тамошние селения, дабы отогнать скот. Войска исполнили поручение в точности. Таким образом и закончилась та экспедиция по Чечне. Что не успели солдаты, довершат голод и нищета.

Грибоедова между тем выпустили с петербургской гауптвахты, где он давал показания. Доказательств причастности его к восстанию не нашлось. Поэт спокойно вернулся на Кавказ, но с Ермоловым больше дружбы не водил. Видно, чувствовал, что скоро его спасителю придется несладко. И точно. В довершение ко всему Ермолов еще и получил из столицы строгий выговор за устроенное им в центре Тифлиса публичное повешение дагестанского муллы. Эта казнь стала для генерала лебединой песней. Вскоре, к превеликой радости горцев, его отправляют в отставку.

Новым кавказским наместником становится граф Иван Паскевич.

В простой кибитке, без свиты и охраны, 55-летний генерал Ермолов покидает Кавказ, покидает навсегда. Новый наместник не дает ему даже пары казаков в сопровождение. Бесконечно преданные генералу войска не смеют даже прокричать «Ура!» ему вослед. Впереди у Ермолова 30 лет опалы…

***

1827 год. Персия, а вслед за ней и Турция, неожиданно вторгшись в российские пределы, пытаются устроить новый передел Закавказья. В районе Эривани (нынешний Ереван), Карса и Арзрума гремят бои. Все силы Кавказского корпуса бросаются на отражение внешней угрозы. На сам Кавказ сил не остается.

После 10 лет кровавого ермоловского террора в горах наступает период затишья. Новый наместник, генерал Паскевич, использует это время для проведения массовых ревизий и чисток доставшегося ему в наследство от Ермолова аппарата.

Граф Паскевич. Из рапорта государю: Вообще при предшественнике моем злоупотребления начальств доходили до высочайшей степени. Часть финансовая в совершенном запущенны, контроля в израсходовании казенных сумм не существовало вовсе. При рассмотрении счетов заметна крайняя их запутанность, что отчасти вошло уже в обыкновение в здешнем краю. Следствий над разными чиновниками заведено множество, но кончились все ничем, важнейшие и вовсе оставались без внимания. Народ же, страдая от местных начальников, более и более терял чувство привязанности к российскому правительству, и наконец неприязнь к оному сделалась общей.

«Служить бы рад, прислуживаться тошно». Все так, но лишь только Ермолов попал в опалу, как его добрый приятель и доверенное лицо Александр Грибоедов присягнул на верность новому начальству. В отличие от Ермолова, блестяще владевшего словом, генерал Паскевич был косноязычен, о нем даже ходила шутка: «Паскевич пишет без запятых, зато говорит с запятыми». В итоге составлением всех официальных рапортов от лица наместника занимался Грибоедов, он же так или иначе участвовал в поисках компромата на прежнее кавказское руководство. И компромата этого вскоре накопилось великое множество. Бумаг, подобных этой, через канцелярию наместника проходили сотни.

Отношение обер-аудитора Кабенина в канцелярию главнокомандующего: Исполняя предписание приступить к строжайшему исследованию, сколько всех повешено и заколото, за какие преступления и чем все это доказывается, выяснено: немногие из обвиняемых достойны были смертной казни, но большая часть из них признавалась виновными в измене и после лишалась жизни без спроса свидетелей, без раскрытия преступлений, а исключительно по наветам. Так, в 1826 году во время смутных обстоятельств по распоряжению генерала Ермолова в окрестностях Дербента повешено 50 и заколото 13 человек, в Бакинской провинции повешено 53, засечено 6 и заколото 15 жителей…

И так далее. Грибоедов мог это даже не читать. Он и так все знал. Еще недавно он напрашивался к Ермолову в его карательные походы и восклицал: «Будем вешать и прощать, и плевать на историю!» Теперь все резко изменилось.

Грибоедов. Из переписки: Не навязывайте здешнему народу не соответствующих его нравам законов. Не вмешивайтесь в его внутреннее управление и не прибегайте ни к какому насилию… Действовать страхами и щедротами можно только до времени; одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы с знаменами победителей.

Но с правосудием-то как раз ничего и не получалось, потому что осуществляли его по большей части те, кого впору было самих упекать за решетку. На патриархальном, вечно бунтующем Кавказе обычные институты государственной власти не действовали. Все попытки внедрить в горах суды и прокуратуры заканчивались тем, что судьи в ужасе разбегались, а прокуроров находили с кинжалом в спине либо с удавкой на шее.

Пройдет много лет, прежде чем Россия махнет на горцев рукой и позволит им жить по адату и шариату. Поначалу же империя все пыталась поставить под свой контроль. Осуществлять его должен был институт военных приставов (или, говоря современным языком, военных комендантов). Приставы состояли при каждой завоеванной провинции и фактически подменяли собой местную патриархальную власть.

«О должности военного пристава»: Пристав есть первая особа в дистанции. Он производит суд и расправу. Он распоряжается раскладкой государственных податей, получает от казны и выдает жителям деньги, следуемые им за купленный у них хлеб, скот и прочее… Дела, не имеющие особой важности, пристав решает своею особой, не представляя никуда.

В условиях полной бесконтрольности должность пристава сделалась одной из самых прибыльных на Кавказе. Это было просто золотое дно. И тем, кто на него попадал, было уже не до правосудия и не до утверждения законности. Находились дела поважнее.

Из донесений графу Паскевичу: В 1818 году жители окрестностей Военно-Грузинской дороги принесли на управлявшего ими пристава майора Кананова жалобу об удержании следовавших им денег. В 1820 году по жалобам сим снаряжено следствие. Кананов не оправдан, но оставлен при должности. В 1830 году, то есть через 10 лет, при проверке новых жалоб на ставшего уже подполковником Кананова оказалось, что за управление он не мог дать отчета в сумме около 183 тысяч рублей серебром, полученных им от казны, для раздачи жителям. И сверх того взысканы с них подати и не представлены в казну.

183 тысячи царских серебряных рублей — это в современном исчислении (с учетом покупательной способности и стоимости самого серебра) примерно 650 тысяч долларов. Столько мог украсть на Кавказе один простой пристав!

Тогда многие из них стараниями Паскевича были разжалованы в солдаты, иные даже отправились в Сибирь. Но, как это водится в государстве Российском, наказания коснулись лишь мелких сошек, хотя информация имелась абсолютно на всех.

Граф Паскевич. Из рапорта государю: Вместо прямой и важнейшей своей обязанности — введения правосудия и порядка — по приказанию тифлисского генерал-губернатора Сипягина выстроены разные здания без всякой экономии. Между тем во всем Тифлисе имеется лишь одна больница на 12 коек, а карантинные здания не были устроены, доселе в здешних краях вовсе. Суммы же, определенные на оные по утвержденным сметам, употреблены сполна. Эти весьма важные казенные суммы отвращены от своего назначения и издержаны по словесным приказаниям генерал-губернатора на его собственные издержки, в том числе розданы заимообразно частным людям без всякого обеспечения, и неизвестно, могут ли быть когда-либо получены в возврат.

Этот рапорт Паскевич сочинял уже без помощи Грибоедова. Зимой 1829 года великий писатель был растерзан толпой фанатиков при выполнении дипломатической миссии в Тегеране. Вместе с Грибоедовым погибли и почти все его архивы. Из тех крох, что сохранились, наибольший интерес представляет план создания Российской Закавказской компании. По замыслу автора, это должна быть супермонополия, наделенная исключительным правом производить, транспортировать и продавать кавказские товары. Взамен империя взимала бы с коммерсантов крупную денежную ренту, а также взвалила бы на них все расходы по содержанию на Кавказе колониальных войск и финансированию новых завоеваний. Красивая идея — Грибоедов позаимствовал ее у англичан. Их Ост-Индская компания веками кормила Британскую корону, выкачивая деньги из колониальной Индии. Иное дело Кавказ — он всегда был для России черной финансовой дырой, в которую бесследно проваливаются казенные миллионы. Грибоедов думал было изменить ситуацию…

Писателя похоронили на высокой горе посреди Тифлиса — чиновничьей столицы Кавказа. Вскоре в окружавших эту гору бесконечных департаментах, коллегиях и канцеляриях был похоронен и составленный Грибоедовым план. Не иначе как гоголевский майор Ковалев, тот, что потом будет бегать в поисках своего носа, приложил к этому руку. Описывая глупость и ничтожность своего героя, Гоголь специально подчеркивал, что Ковалев был не простым коллежским асессором, а кавказским.

В то время за сам факт приезда на Кавказ чиновнику, даже самому бездарному и нечистому на руку, давали чин коллежского асессора. В военной иерархии это соответствовало званию майора. Царю хотелось поскорее выстроить на Кавказе свою административную систему. В итоге майоры Ковалевы довели горцев до того, что русским был объявлен газават.

Находясь под властью неверных или чьей бы то ни было, все ваши намазы., уроки, все странствия в Мекку, ваш брак и все ваши дети незаконны, ибо мусульманин не может быть ничьим рабом или подданным и никому не должен платить подати. Кто мусульманин, тот должен быть свободным! Ступайте, собирайте народ, вооружайтесь и идите на газават!

Так говорили мюриды, последователи ранее неизвестного на Кавказе исламского религиозного течения — мюридизма. Не вдаваясь в детали, скажем лишь, что стержневой идеей мюридизма был джихад, или, по-кавказски, газават, — война с неверными. А настольной книгой мюридам служила арабская «Футух аль-Ваххабийа» (Ваххабистские откровения). Мюридизм перекочевал на Кавказ с Ближнего Востока, и главным центром его распространения в горах стали пограничные аулы Чечни и Дагестана…

В то время как мюриды вербовали в свои ряды все новых и новых сторонников, в то время как они вооружались и создавали первые боевые отряды, какой-то очередной майор Ковалев присоветовал государю устроить на Кавказе амнистию, как раз и предлог подходящий нашелся.

Высочайший рескрипт «По случаю благополучно оконченных войн с Персией и Турцией». 1830 год: .. Всех вообще, без суда сосланных из сего края в Сибирь и другие места за измену и неблагонамеренность, возвратить на прежнее жительство и вместе со всемилостивейшим прощением возвратить им отобранные у них имения. Имения, поступившие в казну после бежавших за границу, казненных или умерших в ссылке, возвратить их наследникам…

Планировалось, что амнистия будет служить делу мира и согласия и покажет горцам, что с кровавой ермоловщиной покончено навсегда. А вместо этого толпы амнистированных тут же влились в ряды мюридов, и вскоре общими усилиями они уже штурмовали крепости Кизляр, Грозную, Внезапную, Бурную, в осаде был Владикавказ, прервалось движение по Военно-Грузинской дороге. Невероятными усилиями мюридов удалось оттеснить обратно в горы. При этом соотношение потерь русских и горцев было в ходе тех боев тридцать к одному. Многотысячное население Кизляра мюриды вырезали полностью. Такова цена политической непоследовательности.

***

1831 год. Государь отзывает с Кавказа Ивана Паскевича и отправляет его на подавление очередного польского восстания. Новым наместником становится барон Григорий Розен. Он довольно бесславно провластвует на Кавказе 6 лет. И единственным заметным его поступком будет предпринятый в 1832 году небольшой поход в Дагестан. Тогда при обороне родного селения Гимры и погиб первый предводитель мюридов Кази-Мулла. Но на место первого имама тут же заступил второй — еще более воинственный и властный. И с ним что-либо поделать Розен уже и не пытался. Он сквозь пальцы смотрел, как новый имам, Гамзат-бек, подчиняет себе Нагорный Дагестан, как покоряет его стратегический центр — Аварию, вырезав предварительно всю семью пророссийски настроенных аварских ханов. Попутно готовилось мощное наступление на Кавказскую линию.

Тогда только случай помог русским временно отвести от себя беду. Гамзат-бек слишком скоро сделался жертвой заговора. В аварском селе Хунзах до сих пор сохранилось место, где второй имам умирал, истекая кровью. Его убили прямо в мечети. Во время молитвы. Убил молодой горец по имени Хаджи-Мурат. Тот самый, который позже прославится настолько, что сам граф Толстой посвятит ему свою повесть.

Отважный воин, защитник родины и свободы, гордый храбрец с ранимой и мятущейся душой — таким войдет Хаджи-Мурат в русскую классическую литературу. Правда, произойдет это, когда о реальном Хаджи-Мурате — грабителе, террористе и похитителе людей, в том числе и своих соплеменников, — уже порядком подзабудут.

1834 год. После убийства имама Гамзат-бека движение мюридов оказывается обезглавленным. Горцы спешно ищут себе нового вождя, а Хаджи-Мурат получает от русских крупное денежное вознаграждение и идет командовать местной милицией.

Все это была обычная для Кавказа подковерная дипломатия, игра на клановых и кровных распрях горцев. Делая ставку то на одного местного разбойника, то на другого, царское командование добивалось, конечно, каких-то частных успехов, но со временем успехи эти неизменно оборачивались провалом. Вот и Хаджи-Мурат вскоре сбежит от русских и станет одним из главных предводителей кавказского газавата.

Полное политическое безволие, близорукое отношение к мюридизму и подмена войны интригами — все это не могло не сказываться на атмосфере в войсках. В те годы, отслеживая настроения в Кавказском корпусе, секретная военная полиция отмечала резкое увеличение числа недовольных. Особенно неутешительная картина открывалась в ходе перлюстрации писем бывалых кавказских вояк, помнивших еще славу ермоловских времен.

Из переписки контр-адмирала Серебрякова с генерал-лейтенантом Раевским-младшим: С каждым годом бездействие наше удаляет достижение цели; горцы приобретают более и более смелости, опытности, единодушия. Прежде племена их вечно обуревались междоусобиями; но с появлением нашим у них возникли дух народности, небывалое согласие, понятие общих усилий; война с нами прекратила их раздоры, союз их с каждым днем становится теснее, и если не предупредим их покорением, то нельзя ручаться, чтобы не появился, наконец, между ними человек с диким гением и сильным характером, который воспламенит в сердцах азиатцев всегда тлеющие страсти фанатические. И, став в челе народа, вступит с нами за его разбойничью независимость в борьбу правильную, упорную и кровопролитную.

И такой человек появился. Шамиль. Уроженец дагестанского аула Гимры, сын простого кузнеца. Человек, столь же одаренный от природы, сколь и сделавший себя сам. Ученый-богослов, вдохновенный оратор и великий воин. При первом имаме он был одним из приближенных мюридов, при втором — уже кем-то вроде военного министра. Третьим имамом избрали самого Шамиля.

Пройдет не так много лет, и русские матери начнут пугать своих непослушных чад уже не Сибирью, а земляной ямой в плену у Шамиля. Влиятельнейшие восточные владыки станут переписываться с этим человеком как с равным, многие европейские державы будут зачислять его в свои союзники, а один немецкий утопист — Карл Маркс — даже объявит Шамиля «отчаянным демократом».

Воцарение на Восточном Кавказе этого «отчаянного» русское командование встретило весьма своеобразно: было решено заняться покорением Кавказа Западного. Мощные силы были переброшены тогда за Кубань — к абхазам и черкесам. Руководил походом бывший начальник ермоловского штаба генерал Вельяминов.

Закубанцы — строгие блюстители нашего боевого порядка. Был я с ними не раз в рукопашной схватке; много, много пало подле меня храбрых: меня Бог миловал. Узнал я цену надежного оружия, узнал, что не худая вещь и телесная сила. Мы дрались за каждую пядь земли…

Так писал бессменный участник вельяминовских походов, ссыльный декабрист прапорщик Александр Бестужев (литературный псевдоним Марлинский). Летом 1837-го он будет убит при высадке морского десанта у мыса Адлер. Абхазы утащат тело писателя в горы и там растерзают. Обыкновенно так на Кавказе выражалась месть.

Бестужев-Марлинский. Из очерков: В каждом азиатце неугасим какой-то инстинкт разрушительности: для него нужнее враг, чем друг. Правду сказать, и мы к ним не с добром пожаловали: мы жгли их села, истребляли хлеба, сено и прометали золу за собой… С каким самосознанием нравственной и политической силы попирали мы Кавказ!

Закубанская экспедиция Вельяминова длилась три года. В итоге на его походной карте из примерно двухсот обозначенных аулов всего лишь пять остались не закрашенными в черный цвет, то есть их старый ермоловец сжечь не успел. Он умер в 1838-м от полного физического и нервного истощения, вызванного беспрерывными странствиями. Кавказские солдаты еще долго с теплотой будут вспоминать этого храброго, но чудаковатого вояку, за собственные деньги скупавшего головы горцев и отсылавшего их на благо столичной науки. В память о генерале назовут одно из первых русских укреплений на Черном море. (Ныне на месте форта Вельяминовский стоит курорт Туапсе.)

Между тем в дагестанских и чеченских горах назревали события, поистине исторические. Не вызывая у русских особого интереса, имам Шамиль ввел среди горцев обязательную воинскую повинность и стал создавать уже не ополчение, а регулярную армию. Он планомерно истреблял военных приставов, изгонял пророссийски настроенных дагестанских ханов и на месте их владений создавал наибства как административные единицы будущего государства.

Когда царские стратеги очнутся от спячки, будет уже поздно. Начало первому и до сей поры последнему независимому государству горцев Имамату будет уже положено. (То, что не смог сделать Аслан Масхадов в конце XX века, сделал имам Шамиль в середине XIX. Так называемому государству Ичкерия потребовалось четыре года, чтобы, не будучи еще созданным, уже полностью разложиться. Имамат же Шамиля просуществовал четверть века. Четверть века гигантская империя не могла одолеть то, что создал один-единственный человек — Шамиль.)

В 1837 году царь Николай I приехал осмотреть свою кавказскую колонию. 170 лошадей было загнано, огромные деньги потрачены в ходе этой поездки. Готовилась большая помпа, большая показуха. Но лишь только государь взглянул на глиняные, высотой с человеческий рост стены крепости Эривань, как сразу все открылось. Самодержец был потрясен: где же та неприступная цитадель, которую с таким героизмом штурмовали его войска в ходе войны с Персией? Где та твердыня, за взятие которой было роздано столько Георгиевских крестов? Увы, твердыня эта существовала лишь на бумаге, в отчетах покойного уже в ту пору чиновника Грибоедова. Но, конечно, главным фактом, возмутившим государя, было необычайное усиление власти Шамиля из-за бездействия кавказского наместника.

Барон Розен тогда быстро распрощался со своей должностью. Новому наместнику, графу Головину, было предписано срочно покончить с Шамилем. Срочно не получилось. Полтора года Головин снаряжал в горы все новые и новые экспедиции в надежде разгромить основные силы мюридов. Наконец летом 1839 года в поход на Шамиля был отправлен карательный отряд под командованием генерала Граббе.

Целью настоящей экспедиции была Авария, а точнее, неприступная горная твердыня Ахульго, на которой Шамиль выстроил себе укрепленную резиденцию. Там, в подземных каменных саклях, он хранил сокровища изгнанных дагестанских ханов. Оттуда, с Ахульго, он раздавал приказы своим наибам — правителям территорий. Туда же, на эту гору, стекались местные подати, а также оружие и золото, отбитые у русских. С тяжелыми боями отряд генерала Граббе пробивался к Аварии. 13 тысяч человек пехоты, плюс казачьи конные сотни, плюс артиллерия да еще 45 обиженных Шамилем дагестанских князей, беков и старшин — и каждый со своими холопами, так называемыми милиционерами. Целый месяц вся эта армада шествовала к Ахульго, на каждом шагу натыкаясь на засады, секреты, испытывая на себе тотальную враждебность местного населения.

Из воззвания к горцам русского командования: Горцы! Добровольное признание над собою власти Государя Императора сопрягается с неисчислимыми для вас выгодами и пользами. Будьте благоразумны, и жизнь ваша и имущество ваше останутся неприкосновенными, свободная торговля с нами тотчас будет открыта, и произведения ваши мы будем покупать по тем ценам, которые вы сами назначите.

Ответ горцев: Не пишите к нам более писем, а если сделаете, то посланного убьем, письмо же разорвем в клочки. Нам известно, сколь велики ваши ухищрения. Мы не станем вам ни на волос повиноваться.

Когда в июне 1839-го отряд генерала Граббе подступил наконец к Ахульго, никто и не думал, что предстоящий штурм этой горы станет одним из величайших сражений Кавказской войны. Решив не брать резиденцию Шамиля с ходу, а прежде ее осадить, Граббе полагался во многом и на бешеный нрав самих горцев. Ведь, бывало, хватало и нескольких дней, чтобы осажденные и обложенные со всех сторон мятежники сами перегрызли друг другу глотки. Но только не на этот раз.

Свод действовавших в Имамате законов, так называемый «Кодекс Шамиля», гласил:

Мусульманин должен: как можно меньше говорить, ушам и глазам воли не давать, как можно меньше есть, как можно меньше спать и как можно больше молиться Богу. За пьянство положено 80 палочных ударов, за куренье и нюханье табака — арест и содержание в яме, за танцы и слушанье музыки — 40 палочных ударов и уничтожение инструментов, дабы молодые люди не променяли на пляски ночные караулы и звук канонад. Из всех инструментов в Имамате дозволяется лишь барабан как единственно способствующий поднятию боевого духа.

Изнурительная война с неверными не сулила горцам явных выгод, а следование шамилевскому кодексу и вовсе лишало их всех привычных радостей жизни. Имам прекрасно понимал это и потому изначально взял за правило выезжать из дома не иначе как в сопровождении личного палача.

Из «Кодекса Шамиля»: За участие и соучастие в кровной мести — смерть. За изготовление фальшивых русских, турецких и любых других ходящих в Имамате монет — смерть. За воровство — 3 месяца содержания в яме на первый раз, 3 месяца содержания в яме и штраф 20 копеек за каждую ночь — на второй раз. На третий раз — смерть. За любое преступление, совершенное в пьяном виде, — смерть. За неповиновение имаму, наибу либо иным государственным и военным чинам — смерть, немедленная и страшная.

Шамиль не зря с первых же дней своего правления вел беспощадную борьбу с адатами — традиционными стихийными законами гор, по которым каждый сам себе хозяин. Шамиль не зря провозгласил в своем государстве шариат — строжайшее религиозное право, единое и обязательное для всех. Как результат — между горцами воцарилось невиданное спокойствие. И такой порядок, что за все время трехмесячной осады Ахульго из примерно 10 тысяч оборонявшихся не было ни одного перебежчика.

Из рапорта генерала Граббе наместнику Головину: Обозревая весь ход трехмесячной кампании, нельзя не сознаться, что Шамиль действовал умно и расчетливо и извлек из недоступности гор и фанатизма горцев все, что только мог. По его воззванию весь Нагорный Дагестан и часть Чечни поднялись против русских. В продолжение всей прошлой зимы Шамиль собирал в Ахульго огромные продовольственные запасы. Кроме того, действие нашей артиллерии научило горцев весьма скоро инженерному искусству: вместо высоких и скороразрушаемых башен они начали врываться в землю, устроили крытые ходы, глубокие траншеи. Все подступы обстреливались сильнейшим перекрестным огнем, все покатости были срезаны.

Тем летом Граббе неоднократно отдавал приказ о штурме, и всякий раз войска были вынуждены отступить со значительными потерями. На исходе второго месяца осады на Ахульго кончилось продовольствие, затем вода. В ходе штурмов половина защитников пала. Жуткий запах разлагающихся трупов мучил мюридов. В середине августа, когда среди осажденных началась еще и страшная эпидемия оспы, Шамиль предложил русским переговоры. Граббе сказал: условием должна быть выдача имамом в заложники своего старшего сына Джемалэддина. Шамиль согласился. Когда восьмилетнего мальчика доставили в русский лагерь, Граббе скомандовал: «На штурм!».

Знаменитый российский живописец Франц Рубо вошел в историю как автор двух гигантских художественных панорам — «Бородинская битва» и «Оборона Севастополя в Крымскую войну». Обе они хорошо известны и по сей день успешно демонстрируются. Между тем самой выдающейся работой мастера всегда считалась его третья, ныне совершенно забытая панорама «Штурм Ахульго». Длина полотна 120 метров. Художник писал его три года. Когда-то за один только показ своей работы в Париже Рубо получил орден Почетного легиона. Когда-то для демонстрации этой панорамы в Петербурге на Марсовом поле был выстроен специальный павильон… После октября 17-го, когда всем народам приказали дружить, панорама бесследно исчезла. Считалось, будто она сгорела в огне революции. На самом же деле все эти годы она гнила в запасниках Дагестанского музея изобразительных искусств, и лишь с концом советской власти ее решились снова извлечь на свет. К сожалению, уже в виде живописных лохмотьев. (Собственно, в таком же состоянии пребывает ныне и вся история Кавказской войны.)

Из рапорта Граббе наместнику Головину: Бой был ужасный: даже женщины принимали в нем деятельное участие, самыя дети кидали каменья на штурмующие войска. Матери с детьми своими бросались в кручу, чтоб не попасть в плен, и целые семейства были живыми погребены под развалинами сакель своих, но не сдавались. О пощаде нельзя было и думать. До полутора тысяч человек решились умереть и на предложение капитуляции отвечали выстрелами из винтовок и ударами кинжалов…

Из хроники личного летописца Шамиля Мухаммеда-Тахира: Громадное большинство защитников было истреблено, а меньшинство изнурено и доведено до последней степени изнеможения жаждой, голодом, отсутствием сна. Смерти больше не избегали, а искали как высшего блага, как окончания всех мук и пыток. Шамиль не был исключением. Со своим средним сыном шестилетним Гази-Магомедом он не раз выходил на открытую площадку, заливаемую непрерывным потоком осколков оружейных снарядов, и долго стоял здесь в ожидании смерти для обоих.

Из рапорта Граббе Головину: 23 августа в итоге четырехдневного боя взяты приступом нижние пещеры Ахулъго. И истреблены засевшие там мюриды. Пещера, где скрылся Шамиль с семейством, окружена нашими войсками со всех сторон, и ему остается сдаться или броситься в реку, которой оба берега охраняются нами на значительном расстоянии. Итак, нет более для него пристанища ни на утесах, ни в ущельях. Партия его истреблена вконец. Мюриды его погибли один за другим и один возле другого. Я считаю дело конченым.

Непосредственно в ходе штурма было убито 1200 мюридов, 900 были захвачены в плен, остальные либо полегли еще раньше, на подступах к Ахульго, либо умерли во время осады, либо сделались жертвами массовых самоубийств.

Генералы торжествовали, офицеры уже мысленно примеряли на себе новые эполеты, солдаты ждали, что вот-вот над ними прольется дождь из Георгиевских крестов…

Когда штурмующие ворвались наконец в последнюю, не захваченную еще пещеру горы Ахульго, Шамиля там не было. Он ушел тайной тропой. Бросил гору, за оборону которой заплатил свободой старшего сына, жизнями жены и младшего сына. Также погибла родная сестра Шамиля — она бросилась со скалы. Из всей родни уцелел лишь средний сын Гази-Магомед. У шестилетнего мальчика была штыком перебита нога, и Шамиль во время бегства тащил его на себе. Единственный путь к спасению лежал через известное на Кавказе ущелье Аварское Койсу. Эта бездонная пропасть не охранялась солдатами в одном лишь месте, самом широком. Никому и в голову не могло прийти, что здесь способен перепрыгнуть человек. Шамиль перепрыгнул.

***

Итак, Шамиль сбежал в Чечню. За считанные месяцы взамен потерянной 10-тысячной армии он собрал новую, 20-тысячную. Столицей Имамата на этот раз стало высокогорное селение Дарго, а сам Шамиль был произведен в повелители правоверных и великие имамы Чечни и Дагестана.

В Петербурге от всего этого, кажется, совсем растерялись. На 22-м году войны, когда русскому владычеству на Восточном Кавказе вообще не сегодня-завтра мог прийти конец, военное министерство решило перебросить часть дивизий на освоение Черноморского побережья. Командиры из числа здравомыслящих были в шоке.

Из переписки контр-адмирала Серебрякова с генерал-лейтенантом Раевским-младшим: Едва ли можно ожидать прочных успехов покорения горцев, если начинать везде разом и нигде ничего не кончать. Завоевание страны гористой и малодоступной совершается только постепенным занятием, иногда медленным, но всегда идущим вперед твердой поступью. Сбережение людей не достигается оборонительным положением гарнизонов. Смертность наиболее свирепствует в тех укреплениях, где люди никогда и на пушечный выстрел не приближались к неприятелю. И смертность эта так велика, что не может равняться ни с какою потерею в сражениях.

Скверный климат, слабая полевая медицина, антисанитария и пьянство… Когда на эту гремучую смесь накладывалась еще и моральная подавленность бездействующих войск, то случались страшные эпидемии. К 1839 году боевые потери русских на Кавказе составляли более 30 тысяч человек, в то время как умерших от эпидемий было уже более ста тысяч. А воевать предстояло еще 25 лет.

Из поэмы Лермонтова «Сашка»
И мир твоим костям! Они сгниют,
Покрытые одеждою военной.
И сумрачен и тесен твой приют,
И ты забыт как часовой бессменный.

Эти строки поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Лермонтов посвятил своему другу рядовому Сашке. В 25-м году этот Сашка, будучи молодым князем, вышел на Сенатскую площадь, за что и получил 12 лет каторги. Пройдя все тюрьмы и казематы от Иркутска и до Ишима, в середине 30-х он был этапирован на Кавказ в солдаты. В 39-м году Сашкину часть перебросили в числе многих на Черноморский берег строить укрепления. Нынешние курорты были в ту пору совершенно дикими, гиблыми местами, где, естественно, тут же разразилась эпидемия. Сашка умер. Его похоронили у моря где-то под Сочи.

Местные жители — шапсуги, убыхи, натухайцы — все те, кого русские в ту пору собирательно именовали черкесами, разорили Сашкину могилу, раскидали камни и унесли крест. Так окончил свой путь простой кавказский солдат и замечательный русский поэт Александр Иванович Одоевский.

Из поэмы «Сашка»
Он был мой друг. Уж нет таких друзей…
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Пусть спит оно в земле чужих полей
Не тронуто никем, как дружба наша.

Между тем в тот год войска построили в Черноморье дюжину мелких укреплений, таких как Николаевское, Михайловское, Лазаревское (известный ныне курорт)… Это была цепь наспех сколоченных прибрежных фортов с гарнизонами по 200–300 человек, объединенных под общим названием Черноморской береговой линии. По идее линия должна была стать преградой в торговле горцев с турками. (Туда везли на продажу рабов, оттуда — оружие.) На деле же вышло, что этим строительством Россия сама открыла против себя второй фронт. Доселе относительно мирные черкесы не потерпели присутствия колониальных войск.

Из показаний выкупленного из плена казака Василия Корнеенко о взятии горцами Михайловского укрепления в 1840 году: Поутру, тотчас по пробитии зари, необозримая толпа горцев, вероятно, еще ночью залегшая под укрепление, мгновенно чикнула и бросилась на вал. Все строения вдруг загорелись, провиантские бунты и сараи подожжены были нашими. У казаков было по 30, а у солдат по 60 патронов, вскоре все были выпущены. Тут в одну минуту горцы выломали двери, влезли на бруствер и на крышу. Я был схвачен, и меня проводили через все сборище. И видел я между горцами множество наших дезертиров, которые все были вооружены и действовали с ними заодно. В это время последовал взрыв порохового погреба.

Этот взрыв прогремел тогда на всю Россию. Рядовой Архип Осипов бросил горящий фитиль в пороховой погреб и взорвал себя вместе с несколькими тысячами штурмующих. Он стал первым русским солдатом, навечно зачисленным в списки части. На месте, где прогремел тот знаменательный взрыв, впоследствии был выстроен курортный поселок Архипоосиповка.

Итак, в 1840 году горцы разгромили большую часть свежевыстроенной Черноморской линии. Гарнизоны были истреблены, пленные проданы в рабство, больные (а болела чуть ли не треть личного состава) изрублены прямо на койках. В нескольких же чудом уцелевших фортах при каждом орудии отныне обязательно должны были лежать молоток и гвоздь. Последней святой обязанностью артиллериста являлась заклепка орудия. В противном случае очень скоро эта пушка могла начать палить по русским где-нибудь в Чечне или Дагестане. У Шамиля в ту пору еще не было своего литейного завода, и он целиком зависел от трофеев. Он даже приказал платить мальчишкам за собранные на полях сражений ядра и неразорвавшиеся гранаты.

Тем временем в дагестанском ауле Кубачи освоили производство нарезного оружия. Мастеров там было много, каждый за 3–4 дня выпускал по ружью. Так что вскоре Шамиль мог снаряжать уже целые отряды снайперов, которые отменно били по русским из засад и из-за специально устроенных на дорогах завалов. Кавказское командование многократно обращалось к царю: надобно обновить вооружение войск. С ружьями, использовавшимися еще во время войны 1812 года, невозможно было идти в бой в 1840-м. Эти ружья стреляли всего-то на 50 метров, в то время как горцы из своих винтовок легко могли достать цель за 80 и даже за 100 метров. Государь отвечал, что перевооружение войск будет для казны разорительно и что вообще его великая армия и так может одолеть неприятеля. В итоге кавказским солдатам с их гладкоствольным вооружением оставалось либо полечь на месте, либо ринуться в рукопашную. Некоторым любителям поиграть со смертью, вроде Лермонтова, такая война даже нравилась.

Из поэмы Лермонтова «Валерик»
.. Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Ружья кубачинской работы
Верхам помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко…

Приток Сунжи — Валерик, в переводе с чеченского «речка смерти», здесь и происходила та резня. До крепости Грозной отсюда рукой подать. Сколько раз выжигалась местность эта, сколько виселиц здесь было когда-то расставлено Ермоловым… Но прошло 20 лет, и уже дети тех прежних висельников стреляли по русским из-за завалов и орошали своей кровью берега реки Валерик. За эту резню Лермонтов был представлен к ордену Святого Владимира и к золотой сабле «За храбрость», но пуля настигла поручика раньше.

Сослуживцы не очень-то сокрушались по поводу гибели великого поэта, потому что никто его таковым не считал. Ну жил человек, характер имел скверный, задирался с однополчанами, вот Мартынов его и наказал. А что покойный стишки крапал, так ведь многие офицеры этим грешили…

Впрочем, были и в армейской среде люди, умевшие отличить стишки от стихов. Был даже один генерал, читавший римских цезарей в подлиннике, генерал, чьему слогу могли бы позавидовать многие литераторы, он-то понимал, что на самом деле случилось, он-то знал цену той злосчастной дуэли, но ничего не мог поделать. Уже 15 лет как Ермолов оставался не у дел.

Если бы я был на Кавказе, уж я бы не спустил этому Мартынову. Я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынув часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы, законным порядком. Ужу меня бы, не отделался. Если бы я был на Кавказе, уж я б там навел порядок!

Так говорил опальный Ермолов. Долгие годы нахождения под тайным жандармским надзором не изменили его нрав. Он продолжал резко и критично отзываться обо всем происходящем на Кавказе. Его высказывания, как и прежде, расходились в рукописных списках. Его шуточки об очередных кавказских горе-полководцах потом повторяла вся Россия. Общество устало от бесконечной, бесславной войны. Хотелось побед, как при Ермолове.

Но царь не вернул генерала на Кавказ. Он по-прежнему считал его политически неблагонадежным. К тому же раз остановленную машину ермоловского террора вновь запустить было уже невозможно. Методично и победоносно, без особых потерь со своей стороны, истреблять аул за аулом, клан за кланом, племя за племенем можно было лишь до тех пор, пока не пришел Шамиль. Традиционный, дикий, живущий в состоянии всех против всех. Кавказ он объединил в единый мощный военно-политический кулак.

Из воззваний Шамиля: Горцы! Засучите рукава для установления закона милосердного! Я заверяю, что каждому Аллах простит то, что было в прошлом, и не будет вам укора сегодня, если вы отныне примете шариат. А если не примете… О! Живущие в деревнях, где не существует шариата, скоро вы почувствуете последний свой конец. Мы поступим с вами, как с неверными, мы отрубим вам головы!

Однажды к Шамилю в его столицу Дарго пришла мать. Она умоляла сына пощадить нескольких ее знакомых чеченцев. Их обвиняли в неповиновении имаму и в якобы желании переметнуться к русским. Выслушав мать, Шамиль приказал расправиться с изменниками, а женщину за недостойную просьбу выпороть. Ей предстояло прилюдно принять сто палочных ударов. Это смертельная доза. На пятидесятом ударе старуха мать потеряла сознание, тогда сын сказал «хватит» и сам лег под палки. Оставшиеся пятьдесят ударов Шамиль принял на себя.

В другой раз имам узнал, что в чеченском ауле Центерой убит один из его наибов. Шамиль тут же предстал перед мятежным селением и потребовал выдачи убийц. Жители ответили, что не знают, кто это сделал. Тогда, как следует из журнала военных происшествий, «Шамиль со скопищем вошел в деревню и приказал истребить всех. Жители дрались отчаянно, и все 100 семейств, составлявших деревню, от 80-летнего старика до грудного ребенка, погибли».

Вообще известен лишь один случай, когда Шамиль пощадил непокорных. Очередное упорствовавшее в принятии шариата селение уцелело, потому что там жили родственники генерала Ермолова. Алексей Петрович никогда не был женат, но за свою 10-летнюю службу на Кавказе успел посожительствовать поочередно с тремя местными красавицами. Как результат после отъезда генерала в горах осталось много маленьких Ермоловых. Потомки его, вероятно, живут там и теперь. Интересно, на чьей стороне они воюют?

Шамиль и Ермолов — два великих хозяина Кавказа, похожих, как похожи все крайности. В глубине души они не могли не уважать друг друга за волю, за размах, за умение властвовать и воевать. Знакомые лишь понаслышке, однажды они сойдутся вместе, но случится это, когда оба будут уже глубокими стариками. А пока один пощадил незаконнорожденных детей другого, пощадил их матерей. Вообще Шамиль уехал из того мятежного селения, не тронув ни одного жителя. Уехал в тайной надежде, что кто-то, быть может, так же поступит и с его родным сыном.

Между тем Джемалэддин, сын имама, преспокойно жил в Петербурге. Взятый в заложники при штурме Ахульго, мальчик сначала был отдан в Царскосельский корпус для малолетних сирот, а потом, в 1841-м, по достижении десятилетнего возраста, его перевели в Первый петербургский кадетский корпус, любимый корпус государя. Сын злейшего врага России воспитывался там бок о бок с отпрысками императорской фамилии. Николай I решил сделать из Джемалэддина блестящего российского офицера. То был испытанный прием национальной политики и одновременно жестокая насмешка над Шамилем.

Шамиль не терпел насмешек. По его приказу в Имамате начинается подготовка к окончательному выдворению неверных из Чечни и Дагестана. Заметно увеличивается число диверсий и нападений на военные колонны, усиливается снайперская война. Власть русских в тот период приобретает совершенно четкие границы: она заканчивается там, где заканчиваются стены их укреплений. Одновременно Шамиль проводит ряд важных внутренних реформ. Он ограничивает призывной возраст с 16 до 60 лет. Он создает структуру армии — вводятся чины: тысячный, пятисотенный, сотенный и десятник. Он учреждает обязательные налоги для невоюющих: калеки, старики, вдовы и прочие должны платить ежегодные подати на содержание войск. Также имам вводит строгий учет доходов от торговли заложниками и военных набегов. Все деньги стекаются в его столицу — аул Дарго.

В мае 1842-го против Шамиля выступил давний его знакомый, некогда командовавший штурмом Ахульго генерал Граббе. Его 10-тысячный отряд двинулся на Дарго из чеченского Герзель-аула, того самого, где 17 годами раньше ермоловские войска разгромили съезд горских старейшин. 318 старейшин были убиты, напомним, в отместку за смерть двух русских генералов. Впрочем, с тех пор гибель генералов давно уже перестала быть редкостью. Незадолго до похода Граббе погиб очередной — артиллерийский генерал-майор Бакунин. Он сгинул вместе с войском в Аварских горах при попытке одолеть главного в ту пору сподвижника Шамиля — Хаджи-Мурата. Граббе считал, что ему повезет больше. Граббе хотел расквитаться с Шамилем за его исчезновение с Ахульго. 30 мая он двинулся в поход, а уже 4 июня его вдребезги разгромленный отряд с позором вернулся в Герзель-аул. Сам Граббе уцелел чудом. Не пройдя и полпути до Дарго, за пять дней он потерял в ичкерийских лесах 1700 солдат, 66 офицеров и весь обоз. За пять дней! Такого конфуза Кавказский корпус еще не знал.

Военный министр Чернышев тогда лично прибыл из Петербурга разбираться. Он снял с должности командующего Кавказской военной линией генерала Граббе, он добился немедленной отставки кавказского наместника князя Головина, он запретил впредь все наступательные операции, а войскам приказал запереться на линии и занять глухую оборону. (Ситуация была сродни той, что в 1996-м привела к заключению Хасавюртовских соглашений.)

Все выходило так неумело и бесславно, что необходимо было остановиться, перевести дух и крепко подумать. В том числе и как удержать еще остававшиеся территории. Одной из мер стала перестройка местной власти.

Из приказа военного министра Чернышева в отношении осетин, пшавов, хевсуров и некоторых других покорствующих русским племен. 1842 год: По дикости нравов и низкой степени гражданственности жителей следует им дать управление более упрощенное… Горские племена отделить от уездов, к коим они принадлежат, и вверить особым военным штаб-офицерам. Уездный суд, звание уездного прокурора и прочее упразднить, из гражданских установлений оставить одно казначейство; дела уголовные разбирать военным судом, дела гражданские — шариатом.

По сути дела, на Кавказе был провозглашен известный ныне китайский принцип «Одна страна — две системы». Иначе с горцами было вообще не сладить. Все попытки заставить их жить по российским законам неизменно проваливались.

Особенно неудачной была затея с военными приставами. Офицеры, поставленные чуть ли не при каждом ауле, без знания языка, без какого-либо контроля, своей неуемной страстью к наживе и уверенностью, что все вокруг враги и зверье, только приблизили приход Шамиля. Не добавило любви к русским и повсеместное насаждение чиновничества. Крепко сбитые по общеимперскому образцу учреждения не могли работать в условиях первобытной, патриархальной жизни. В итоге был найден некий компромисс, названный военно-народной системой управления. Это когда наверху, на уровне правления племенами и дистанциями (по-нынешнему — республиками), стоят крупные российские военные, а внизу, на местах, — адат, шариат, муфтии, старейшины, кровная месть и узаконенное многоженство. Переживающая в наши дни второе рождение, военно-народная система просуществовала на Кавказе вплоть до самой революции. Николай II думал было ее реформировать, но не успел. За него это сделали большевики посредством обкомов, советов и карательных отрядов ОГПУ…

1843 год. Назначенный взамен проштрафившегося Головина новый наместник Александр Нейдгардт был призван решительно сокрушить неприятеля, воздерживаясь при этом от наступательных действий. Нейдгардту оставалось воевать лишь на бумаге.

Прокламация генерала Нейдгардта: Дагестанцы и чеченцы! Все дела непременно будут кончены в настоящем году. Если изъявите покорность, то можете ожидать бесчисленных наград от нашего Государя Императора. Если же останетесь с Шамилем, то будете подвержены истреблению орлом победоносных знамен России.

«Ведомости о потерях». Осень 1843-го: Из-за усиления действий Шамиля ежедневно наши войска теряют до ста человек убитыми и ранеными, столько же — пленными. За один только месяц потеряны большая часть имевшейся в Дагестане артиллерии, лошадей, а также огромный запас пороха, патронов и провианта. Наступление Шамиля продолжается…

Если «орлу победоносных знамен России» и удавалось в ту пору залететь в какой-нибудь случайный аул, то картина там открывалась обычно одна и та же: женщины, дети, старики, убеждающие солдат, что это мирный аул и что его не надо жечь. Не было лишь мужчин. Большинство мужского населения Чечни и Дагестана в 1843 году оставило свои дома и ушло в горы воевать за имама. Благодаря ополченцам армия Шамиля разрослась до 50 тысяч человек. Русским нечего было противопоставить такой силе.

Кавказский корпус хоть и считался в ту пору стотысячным, но испытывал сильный недокомплект. К тому же изрядная его часть была отвлечена на оборону Кавказской линии, другая часть отбивалась от беспрестанных набегов черкесов в Черноморье. Требовалось военное присутствие и в Закавказье, вдоль границ с Персией и Турцией. В итоге получилось, что Шамиль приобрел в горах серьезный численный перевес. Его войска наступали одновременно в Чечне и Дагестане. Наступали под барабанный бой. Задача была, пользуясь объявленным в войне антрактом, срочно разгромить все удаленные от основных сил русские горные укрепления. Их к тому времени всего-то оставалось полтора десятка.

В конце августа, кажется, шестым по счету пало самое важное укрепление Унцукуль в Аварии. Его называли опорным пунктом царизма. 10-тысячным отрядом штурмующих руководил второй человек после имама — наиб Аварии Хаджи-Мурат. Защитников же было всего 370 человек. Из них лишь один угодил в плен. Остальные, кто не погиб при штурме, были заживо сброшены в Аварское Койсу. Это та самая бездонная пропасть, через которую когда-то перепрыгнул Шамиль с сыном, спасаясь из осажденного Ахульго.

Из рапорта кавказского наместника Нейдгардта военному министру Чернышеву. Сентябрь 1843-го: Для остановления успехов Шамиля я отправил в Дагестан все войска, которые можно взять с прочих пунктов Кавказа. Как с Кавказской линии, так и из Кавказа в горы направлено уже все, что только можно. Но увы…

Увы, все в спешке подтянутые для спасения гарнизонов казаки были разгромлены, а на оголившиеся участки обороны русских тут же ринулись толпы Шамиля. Вскоре они уже пытаются штурмовать крепость Бурную (крупный форпост на Каспии) и Темир-Хан-Шуру (нынешний Буйнакск). Тогда же Хаджи-Мурат берет Араканы и Зыряны (то есть вообще уже забирается в Закавказье). Осенью в горах у русских остается одна-единственная крепость — Гергебильская с полуторатысячным гарнизоном. После ее падения в октябре 43-го Шамиль становится полновластным хозяином Восточного Кавказа. Границы его владений простираются на тысячу километров, а число его подданных составляет от 400 тысяч до полумиллиона человек.

***

Из хроники личного летописца Шамиля Мухаммеда-Тахира: Шамиль и его товарищи перебили множество русских, а остальных обратили в бегство. После этого ходили и кружили, подчиняя себе народ, исправляя его и нападая на тех, кто препирался с ними об истинности ислама.

Мюридизм Шамиля — прообраз современного ваххабизма — был привнесенным, неродным для горцев учением и потому нуждался в постоянном поддержании силой. Изучение Корана, беспрестанные молитвы, отказ от вина и «опьяняющих дымов» (то есть анаши), осуждение празднеств и бурных застолий, строгие кары за воровство, грабеж и, наконец, строжайший, под угрозой смертной казни, запрет на кровную месть — внедрить все это было не проще, чем установить в горах царизм. Много позже Шамиль будет вспоминать:

Правду сказать, я употреблял против горцев жестокие меры, много людей убито по моему приказанию. Но бил я их не за преданность русским. Вы знаете, что они никогда ее не выказывали. А за их скверную натуру, склонность к грабительству и разбоям. Потому я не стыжусь своих дел и не боюсь дать за них ответ Аллаху.

Как и у русских, у Шамиля была своя «Сибирь» — высокогорное урочище Четль (в переводе — «аул без солнца»). За преступления перед народом и Аллахом туда часто ссылались люди. Возвращались живыми из Четля значительно реже. Как и у русских, у Шамиля в неволе постоянно содержались несколько сотен аманатов, то есть заложников, взятых в сомнительных своею верностью селениях. Как и русские, Шамиль много вешал, стрелял и ни о чем потом не сожалел:

Если бы я поступал иначе, Аллах меня бы наказал за то, что я не наказывал свой народ. Потому что народ скверный, разбойники, которые только тогда сделают что-то доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов.

Лето 1845-го. С недолгой карьерой Александра Нейдгардта как наместника уже покончено. Лично руководить новым походом на Дарго поручается очередному кавказскому наместнику — Михаилу Воронцову. 63-летний Воронцов сказал тогда:

Я стар и становлюсь дряхлым, боюсь, что не в силах буду оправдать ожидания, но русский царь велит идти, и я, как русский, осенивший себя знамением креста Спасителя, и повинуюсь, и пойду.

И пошел. Напролом через чеченские леса с войском, которое за два года уже отвыкло воевать. А ведь опытные кавказские генералы предупреждали ничего не смыслящего в местной специфике царедворца.

Из отношения генерала Фрейтага к графу Воронцову: Я не буду доказывать, что движение через ичкерийские леса — вещь почти невозможная; напротив, я убежден вполне, что Ваше сиятельство пройдете, но потеря будет неисчислимая. На пути вы встретите такие затруднения и такое сопротивление, какого, вероятно, не ожидаете. Вы увидите, что чеченцы умеют драться, когда им это нужно.

Но Воронцов не послушал. Изысканный аристократ и ловкий администратор, он предпочел следовать воле монарха. Монарха, который, начисто потеряв Восточный Кавказ, пришел к тому же, к чему осенью 1999-го (после всех взрывов и вторжения Басаева в Дагестан) пришли власти новой России: перерыв в войне может быть страшнее, чем беспрерывная война.

Экспедиция Воронцова в Дарго обернулась для русских крупнейшей трагедией за всю полувековую историю Кавказской войны.

Участники экспедиции оставили сотни мемуаров. Когда-то над этими воспоминаниями рыдала вся Россия. После революции ни одно из них не будет переиздано. Кавказская война в целом и даргинский поход в частности будут вымараны из истории как не соответствующие духу всеобщей дружбы народов.

Погода стояла невыносимая, непрестанно лил дождь, растворявший землю, стужа увеличивалась, и в горах лег снег. Дороги испортились до такой степени, что колонны не успевали делать и шести верст в сутки. Артиллерию должно было почти постоянно вести на людях. От недостатка подножного корма пало несколько сот лошадей. До 400 человек было с отмороженными членами. Казалось невероятным, чтобы люди могли вынести столько трудов и лишений, если бы речь шла не о русском солдате.

Так описывал свои мытарства Михаил Воронцов. Целый месяц его десятитысячное войско карабкалось в горы, продиралось сквозь чащи, шло под непрерывным огнем чеченских снайперов. В день русские теряли до сотни человек убитыми, ранеными и обмороженными. Был убит генерал Пассек, командовавший авангардом, затем генерал Викторов, командовавший арьергардом. Погиб генерал Фок. Гроб с его телом какое-то время болтался за провиантской повозкой, потом потерялся. Горцы подобрали тело Фока и натянули его кожу на барабан.

Дым от горящего Дарго поднимался высоко над горизонтом. Итогом непосильных страданий стал приход к пепелищу. Шамиль сжег свою столицу на глазах у наступающих царских войск, а затем аварский наиб Хаджи-Мурат стремительным ударом отсек и разгромил русский обоз с продовольствием. Недаром экспедиция Воронцова вошла в историю под названием «сухарной». Его отряд оказался среди выжженной пустыни с 2-дневным запасом сухарей.

Отступление было ужасным. Две недели горцы преследовали обессилевшее от голода войско и громили его, почти не встречая сопротивления. Все это очень напоминало бегство французов из сгоревшей Москвы. Поговаривали, будто не только полководческий талант Шамиля был всему причиной.

Из воспоминаний офицера Куринского полка, участника «сухарной» экспедиции Николая Горчакова: Была и еще одна причина нашего поражения: среди нас были офицеры, которым не раз доставалось от горцев; за князем же Воронцовым пока не водилось этих неудач. Вот и нужно было его поравнять с собою, иначе, если ему сойдет благополучно, старым кавказским воинам было бы совестно. Последние действительно достигли цели. Разница между ними и князем Воронцовым обнаружилась только в том, что каждый из них сгубил по семи тысяч солдат в течение нескольких лет, а князь Воронцов сумел уходить семь тысяч своих же людей в один прием.

В числе потерь были 186 офицеров и 4 генерала: Фок, Пассек, Василевский и жандармский генерал Викторов. Кавказский наместник думал, что станет пятым. В припадке отчаяния он сжег командирскую палатку, побросал в огонь свое походное имущество и потребовал ружье. Но Воронцову не дали застрелиться. Не выйди он живым из даргинского пекла, кто бы тогда подписал рапорт государю?

Ох и подивился бы покойный писатель Грибоедов. Его высосанные из пальца отчеты об успехах Кавказского корпуса просто меркли по сравнению с тем, как преподнесена была царю «сухарная» экспедиция. После этого рапорта граф Воронцов, собственно, и стал князем, да еще вдобавок получил золотую саблю с бриллиантами «За храбрость».

Шамиль между тем уже в третий раз отстроил себе новую столицу. Ею стало близлежащее к Дарго селение Ведено. (Ныне больше известное как родина и вотчина уже другого Шамиля — Басаева.)

Из воспоминаний Абдуррахмана, зятя имама Шамиля: В Ведено Шамиль приказал выстроить семейству своему большой дом по европейскому образцу. Вокруг устроил ров и стену с пушками. Не довольствуясь орудиями, взятыми с дагестанскими крепостями в 1843 году, Шамиль стал отливать собственные пушки. С одной их стороны выбивалось клеймо «Шамуил», с другой — «Да возвеличит и возвысит его Бог еще больше». Кроме пушек Шамиль открыл в Ведено пороховой завод, пытался также отливать собственные деньги — все это он перенимал в основном у русских через беглых солдат, бывших слугами при Шамиле.

Дезертирство в Кавказском корпусе было делом обычным и Шамилем, естественно, всячески приветствовалось. В одном только Ведено и его окрестностях построили себе дома и жили две тысячи русских дезертиров. Здесь же неподалеку был расквартирован и целый полк беглых поляков. В то время как в Имамате действовал строгий запрет на музыкальные инструменты, у поляков был свой полковой оркестр, игравший мазурку в ходе наступлений. В то время как имам требовал нещадно истреблять неверных, у поляков близ Ведено был свой небольшой костел. Шамиль, этот упертый поборник «чистого» ислама, оказался на самом деле хитрым и ловким политиком.

За годы Кавказской войны Польша четыре раза восставала против русского владычества и как результат четыре раза на Кавказ пригоняли новые партии польских политзаключенных. Шамиль сделал все, чтобы им было ради чего бежать в горы, а царизм сделал все, чтобы им было от чего бежать.

Старые каменоломни в предгорьях Кавказа до сих пор хранят имена тех, кто, звеня кандалами, и в зной, и в холод добывал здесь камень для строительства русских крепостей: Циемниевский, Порадовский, Версинский, Ридзевский и другие. Всего на Кавказ было сослано около 30 тысяч поляков. Чуть ли не каждый десятый из них ушел к горцам и воевал под лозунгом «За нашу и вашу свободу». (Вторая часть этого лозунга актуальна для многих поляков и по сей день. В Варшаве есть даже улица Джохара Дудаева.)

Подробно рассказываем о поляках потому, что они были единственной сколько-нибудь значимой внешней силой, непосредственно участвовавшей в Кавказской войне. Конечно, в окружении имама встречались и другие иностранцы: англичане — эмиссары британской разведки (Англия в то время активно интриговала против России); персы, приезжавшие повоевать за идею; турки, продававшие Шамилю контрабандное оружие. Но все это были лишь частные случаи. Мир, в том числе и мусульманский, был куда менее тесен, нежели теперь. В тяжелые для себя моменты имам неоднократно писал и шерифу Мекки, и египетскому паше, и другим восточным владыкам. Но ни один из них так и не прислал на Кавказ легион арабских моджахедов, как того требовал Шамиль. С Россией на Востоке считались. Даже турецкий султан, находившийся с русскими в состоянии перманентной войны, и тот под угрозой дипломатического скандала был вынужден прервать свои контакты с горцами. Титул «генералиссимус черкесской армии», которым ранее султан успел наградить Шамиля, так и остался пустым звуком.

Впоследствии имам нередко зачитывал своим мюридам письма, якобы полученные им из Турции. Внушающие оптимизм сообщения о том, что великий султан не забывает братьев по вере и что скоро на Кавказ прибудет армия янычар, и впрямь были заверены печатью турецкого владыки. Эту печать изготовил по заказу Шамиля один чеченский «серебряных дел мастер».

***

1845-й. Этот год становится переломным в истории Кавказской войны. Страшная «сухарная» экспедиция заставляет русских в корне пересмотреть свою стратегию. Идея захвата чеченской столицы одним молниеносным ударом оставит генеральские умы на последующие 140 лет…

Из отчета «О Чечне», составленного в походной канцелярии кавказского наместника: Чтобы войска наши могли без огромных потерь углубляться в неприятельскую землю, решено было сначала прорубить дороги. До полутора тысяч лесорубов под охраной войск работали над расчисткой каждой из них. Всего за три года, начиная с зимы 1845-го, вырублено просек: между Урус-Мартаном и Рошни, Урус-Мартаном и Сунжей, вдоль рек Аргун, Гехинка и Валерик, вдоль Ханкальского ущелья; прорублены дороги в Гойтинском и Гехинском лесах, открыт доступ к Ачхою, сделана просека от крепости Воздвиженской к Алдинским хуторам.

Алдинские хутора — следствие строительства Сунженской военной линии. Заложенная еще при Ермолове, она постоянно достраивалась. К прежним крепостям Грозной и Бурной добавлялись новые укрепления и редуты. В итоге линия стала достаточно крепкой, чтобы не дать Имамату дорасти до границ Ставрополья, к тому же она отрезала чеченцев от единственной их житницы — плодородной равнины между Тереком и Сунжей. Но был и побочный эффект. Не желая быть дойной коровой, жители равнины побросали все, что еще не было сожжено или отобрано русскими, и ушли к подножию гор. Там, в глухих лесах, они и образовали так называемые Алдинские хутора. (Ныне на их месте стоит печально известный своими кровавыми зачистками аул Алды.)

Зимой 1847-го, после того как к Алдинским хуторам была прорублена просека, туда запустили войска. Три тысячи хуторов были преданы огню, а все имущество и запасы — сено, продовольствие, скот — конфискованы. Желающие посопротивляться сгорели вместе со своими саклями; желающие умереть от голода и холода на пепелище получили такую возможность; остальным было предложено вернуться на равнину и поселиться под стенами русских крепостей не далее чем на расстоянии выстрела. Так создавался слой так называемых мирных чеченцев. За каждым их шагом солдаты могли наблюдать сквозь ружейный прицел, не подвергая при этом свою жизнь опасности.

Из отчета «О Чечне»: В самом деле вред, нанесенный неприятелю, очень велик. До 20 тысяч жителей, ранее промышлявших грабежами и разбоями, переселились под выстрелы укреплений наших. Кругом Назрани, Ачхоя, крепостей Грозной и Воздвиженской образовались значительные аулы. Наши же потери за последние три зимы составили всего 111 человек убитыми и 818 ранеными.

Такая же тактика сохранится и в последующие годы. Отказ от одиночных карательных походов; уход от крупных боевых столкновений; движение войск только по заранее расчищенным и тщательно охраняемым дорогам; и потом много-много огня. Это был чисто ермоловский подход — медленное, поступательное покорение края с минимальными потерями для себя и максимальным уроном для местного населения. А уж мирное это население или не мирное — об этом не могут договориться даже в наши дни.

1847 год. Санкт-Петербург, Первый кадетский корпус.

Письмо кадета Джемалэддина к родителю его Шамилю: Здравствуйте, дорогой и неоцененный мой родитель. В продолжение 8 лет нашей разлуки я не имею никакого известия о вас. Поверьте, любезный батюшка, что молчание ваше сильно огорчает и беспокоит меня и даже служит причиною, что я не могу учиться так, как бы следовало при всех тех средствах, которые я имею по милости Монарха Русского, который печется о нас, как о собственных детях своих. Я воспитываюсь в Первом кадетском корпусе, и представьте себе наше счастье, дети Великие Князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич каждый день бывают у нас и вместе с нами обучаются фронту. Теперь опишу вам, как я провожу время: каждый день, исключая пятницы и воскресенья, в продолжение шести часов учусь по-франиузски, по-немецки, по-русски и разным другим полезным наукам, танцеванию, к которому я очень приохотился, а также и гимнастике. Одним словом, я провожу время приятно и с большою для себя пользою. Еще раз умоляю вас, любезный батюшка, напишите мне хотя бы несколько строчек, тогда я буду знать, что вы не забыли меня. Прощайте, остаюсь всегда послушный и любящий сын ваш Джемалэддин.

Наивный юноша, разве он мог знать, что его письма не уходят дальше жандармского управления. А если б и уходили, Шамилю в ту пору было уже не до переписки. У него провалился крупный поход в Кабарду — тамошнее население не приняло идей мюридизма. К тому же русские осадили укрепленный горцами аул Салты. 50-дневная осада, поначалу не предвещавшая успеха, успехом-таки увенчалась благодаря лазутчикам, отравившим в ауле всю воду.

Битва за Салты была одной из крупнейших баталий Кавказской войны. 30 тысяч наступавших, примерно столько же оборонявшихся. Именно под Салты русский хирург Пирогов впервые в истории военно-полевой медицины применил эфирный наркоз. Обороной аула руководил самый молодой из наибов Шамиля — Идрис. Ему наркоз не потребовался. Когда все было кончено, Пирогов ампутировал голову убитого в ходе штурма Идриса и забрал ее в качестве сувенира.

Потеря Салты была первой крупной военной неудачей Шамиля, затем последовали и другие.

В 1848-м пало одно из важнейших укреплений — аул Гергебиль. Обороной должен был руководить Хаджи-Мурат, но он не явился, сославшись на болезнь. Шамиль впервые заподозрил измену.

Зимой 1849-го русские начали рубку крупной просеки на Шали. Отряды имама пытались нападать на лесорубов, но тех хорошо охраняли; затем пытались перегородить уже вырубленную просеку, поставив поперек нее укрепление с пушками, но стена была взорвана. В конце 1850-го шалинская просека была закончена, и аул Шали покорился русским. А оттуда уже открывался путь на Ведено. Среди прежде покорных Шамилю горских обществ началось глухое брожение, но имам был неумолим:

От властелина правоверных Шамиля. Повеление. Настало время жертвовать жизнью и восстать против врагов Аллаха, если вы веруете в Аллаха и его пророка; иначе оставьте край ислама и перейдите в земли неверных, ибо земной шар обширен. Но знайте, что я не буду щадить кровь и состояние ваше и направлю на вас моих наибов, потому что вы есть помощники, путеводители и крылья неверных. Да оповестит ведающий о сем неведающему.

В том, что в войне наступил перелом и что русские по прошествии 30 лет вернулись к разработанной Ермоловым тактике, отчасти заслуга и самого генерала Ермолова. Опальный старик жил в Москве, редактировал в уединении свои дневники, тешился воспоминаниями. И вдруг — письмо от старого знакомца, князя Воронцова, кавказского наместника. Воронцов просил совета, он как раз только недавно выбрался из «сухарной» экспедиции, где похоронил большую часть своего войска. Ермолов ответил, затем Воронцов написал вновь — так завязалась приватная переписка. Наместник не афишировал, что его консультирует, наверное, самый опальный из всех генералов.

В те годы в Петербурге вышла книга официального историка Н. Устрялова «Историческое обозрение царствования Николая I». Так вот император лично вычитывал рукопись этой книги и собственноручно вымарывал из нее все упоминания о Ермолове и его победах. А ведь прошло столько лет! Возможно, это была ревность к чужой славе.

Рапорт начальника Сунженской линии генерала Слепцова о набеге на крупный неприятельский аул Гехи. Июль 1851-го: Гехинцы — упрямейшие и злейшие из всего чеченского населения. Вместе с абреками и беглыми разных племен постоянно обнаруживали себя особенно враждебным к нам расположением. Желая проучить непокорных собрал отряд из 500 казаков и 200 милиционеров. Выступили мы тайно, ночью, быстро миновали по просеке Гехинский лес и к утру уже были на месте. Не более как в четверть часа аул был охвачен казаками и милицией. Пока испуганные жители искали спасения в лесах, имущество их было истреблено и расхищено. Также захвачена слишком тысяча штук крупного скота и лошадей. Наконец, обремененным добычею казакам мною приказано было отступать. Между тем сбежавшийся со всех сторон из Урус-Мартана, Рошни и других аулов неприятель с каждой минутой усиливался. Озлобленные потерей последнего своего достояния и подстрекаемые пронзительными воплями бегущих за толпой женщин — не возвращаться без имущества, захваченного нами, — чеченцы гибли в ожесточенном исступлении — бросались поодиночке на целые резервы и испускали дух на штыках егерей.

Лев Толстой. «Хаджи-Мурат»: Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями все с таким трудом заведенное и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им. Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, прося о помощи.

В декабре того же 1851 года начальник Сунженской линии Слепцов будет убит при попытке повторно ограбить Гехи. Набег отобьют вызванные жителями войска Шамиля. (По иронии судьбы ныне имя беспощадного генерала носит крупнейший в Ингушетии лагерь чеченских беженцев. Он так и называется — Слепцовский. Название пошло от расположенной поблизости станицы, которую в свое время назвали в честь покойного генерала.)

У Толстого говорится, что Слепцов погиб накануне бегства к русским Хаджи-Мурата. Это ошибка. Наиб Аварии, второй человек после имама, Хаджи-Мурат совершил свое знаменитое предательство на две недели раньше указанного у классика срока.

Из показаний Хаджи-Мурата, данных им во время допроса: При первом имаме я был мирным. Второго имама я умертвил. Вскоре явился третий имам — Шамиль. Три года я отстаивал от него Аварию, опираясь на русских. За это они произвели меня в прапорщики милиции и давали много денежных наград. Потом я убежал и стал повиноваться Шамилю. Назначенный наибом Аварии, я в продолжение последних 12 лет воевал с русскими.

Допрашивал Хаджи-Мурата ничем в ту пору не примечательный ротмистр Михаил Лорис-Меликов (он немного говорил по-аварски). Через 30 лет этот человек станет министром внутренних дел Российской империи. Он также возглавит Верховную комиссию по борьбе с крамолой и будет автором мощной программы по борьбе с терроризмом. После того как народовольцы убьют Александра II, Лорис-Меликов откажется от всех своих постов и навсегда покинет страну. Он умрет за границей. Оттуда тело его будет доставлено на Кавказ и похоронено неподалеку от тех мест, где когда-то простой ротмистр Лорис-Меликов допрашивал знаменитого Хаджи-Мурата.

Из показаний Хаджи-Мурата: Шамиль мне оказывал предпочтение перед другими наибами. В 1843 году мы вместе громили русские крепости в Нагорном Дагестане, потом на Лезгинской линии я угнал 7000 голов скота. В 1845-м во время похода русских в Дарго я отбил весь их обоз с сухарями, затем похищал родственников разной дагестанской знати и брал за них выкуп. И снова отгонял скот и все время бил русских. Потом вместе с Шамилем я ходил в Кабарду, чтобы посредством мюридизма связать народы Восточного и Западного Кавказа, подобно тому, как связаны Чечня и Дагестан, но тамошние жители нас плохо встретили, и нам пришлось убраться. С тех пор удача отвернулась от меня. Оборонял аул Салты, сражался в Чечне под Шали, однажды ночью ворвался в Темир-Хан-Шуру, чтоб разграбить лавки, но всюду был разбит.

Обвиненный за ряд крупных военных неудач в измене, лишенный якобы за притязания на власть имама наибства, Хаджи-Мурат решил отомстить. Он заложил всех горских авторитетов и всех наибов поименно. Рассказал, кто где живет и какую власть имеет. Назвал точное число орудий и боеприпасов, имеющихся у Шамиля. Даже указал, где именно находятся арсеналы. Никакая разведка не могла дать русским больше, чем рассказал Хаджи-Мурат.

Из показаний Хаджи-Мурата: Военные сипы Шамиля состоят приблизительно из 30 тысяч войска при 30 наибах. Наиб имеет своих пятисотенных, сотенных и десятников, на обязанности которых лежит исправность оружия в войске; они же должны выводить людей по тревоге или в набеги. За какую-либо вину, а также за неимение пороха провинившегося сажают в яму или налагают на него денежный штраф. По выбору народа и самого Шамиля назначается к наибу мулла, которому вверена судебная часть наибства; смертная казнь предоставлена исключительно одному Шамилю. Доход Шамиля состоит в пятой части добычи и, сверх того, в отдельных подарках, подносимых наибами или просителями. Деньги его хранятся в двух аулах — Карате и Ведено. В последнем месте он имеет до 150 тысяч рублей золотом и серебром. Оружия и драгоценных вещей у него большое количество. Беглых солдат, в прислугах находящихся у горцев, очень много, преимущественно мастеровых, на обязанности которых лежит делание артиллерийских лафетов и ящиков. По наряду они ходят в поход с орудиями. Весь порох выделывается в Ведено мастером турецкоподданным Джафаром. Уже более 8 лет живет он в горах; им устроены 12 машин, которыми выделывают порох. В том же селении живут два беглых офицера, которые обучают солдат и смотрят за порядком.

Хаджи-Мурата принимали как дорогого гостя: кормили, поили, давали деньги. Он даже побывал на балу у самого князя Воронцова — кавказского наместника. А через несколько месяцев, весной 1852-го, Хаджи-Мурата убили при попытке к бегству. Бытовало несколько версий случившегося. По объяснению некоторых военных, приспешник Шамиля изначально явился к ним со шпионскими целями, а когда пришла пора бежать, то не рассчитал силы и был настигнут погоней. По версии горцев, русские специально инспирировали этот побег, чтобы иметь повод пристрелить исчерпавшего себя доносчика.

Граф Толстой, служивший в ту пору артиллерийским поручиком в Закавказье, придерживался третьей, наиболее душещипательной версии. В его повести много говорится о душевных метаниях Хаджи-Мурата, о его желании вновь обрести бесшабашную свободу, о тоске по родным, оставшимся под властью Шамиля.

Но так или иначе, а кавказский террорист номер два, как бы теперь назвали Хаджи-Мурата, перестал существовать. Его обезглавленный труп похоронен в горах на территории нынешнего Азербайджана. А вот голова, по утверждению Льва Толстого, еще долго путешествовала в мешке по русским укреплениям и демонстрировалась полупьяным казакам.

На самом деле судьба этого страшного трофея была несколько иной. Голову Хаджи-Мурата действительно отсекли и тут же под усиленной охраной отправили в Тифлис в ставку кавказского наместника.

Из рапорта кавказского наместника Воронцова военному министру Чернышеву. Тифлис. 1 мая 1852 года: Любезный князь, сегодня голова Хаджи-Мурата прибыла в Тифлис. Она находится в отличном виде и направлена мною в госпиталь. Любопытство видеть ее всеобщее; и все же я не счел приличным выставить ее на базаре, как многие бы желали, а только позволил, чтобы приходили осматривать ее в госпитале. Там ее приготовят, чтобы уже в ближайшие дни послать череп Хаджи-Мурата в Петербург. Таким образом, никому нельзя будет сомневаться или притворяться сомневающимся, что этот человек — ужас стольких людей и провинций — действительно умер.

На голову Хаджи-Мурата тогда собрался смотреть чуть ли не весь Тифлис. Некоторые даже приходили с альбомами, чтобы сделать зарисовку на память. Наконец, после всех аншлагов и столпотворений голову освободили от мягких тканей и уже в виде черепа отправили в Петербургскую военно-медицинскую академию в подарок знаменитому хирургу Пирогову.

Профессор был большим ценителем подобных трофеев. В его богатой, собиравшейся много лет коллекции черепов уже красовалось немало экземпляров с Кавказа, в том числе и череп ранее убитого наиба Шамиля Идриса. Но это был командир средней руки, не то что Хаджи-Мурат. Новый трофей пришелся Пирогову по вкусу и стал настоящей жемчужиной его коллекции.

Впоследствии череп Хаджи-Мурата перекочевал в петербургскую Кунсткамеру, где и находится по сей день. Этот экспонат никогда не выставлялся и всегда хранился в запасниках.

Хаотичные поступки, бессмысленные предательства и бездарная смерть главного сподвижника Шамиля впервые дали понять: дух горцев серьезно надломлен. Между тем войска, развивая свои успехи, очистили от леса берега рек Мичик и Гудермес и истребили все находившиеся там аулы. Затем в декабре 1852-го было сожжено одно из самых крупных чеченских селений — Ханкала. Уцелевших жителей тут же этапировали под стены крепости Грозной.

Князь Воронцов. Из служебной переписки: Желая извлечь наибольшую выгоду из переселения столь значительного числа жителей в наши пределы, я разрешил производить ханкалинцам выдачу провианта по наличному числу душ и по известным правилам. Имею честь просить Высочайшего соизволения на внесение потребной на это суммы в смету на следующий год.

Современные лагеря беженцев с их казенной похлебкой и выдачей одеял по разнарядке немногим отличаются от тех, что создавались Воронцовым 150 лет назад…

***

В 1853 году русские войска продолжали по-ермоловски основательно и планомерно оттеснять Шамиля в горы. Горели чеченские аулы, строились кордонные линии, возводились редуты в стратегически важных пунктах. Все складывалось удачно до тех пор, пока не случился очередной конфликт с Турцией.

Началась Крымская война. И опять, как и за четверть века до этого во время предыдущей русско-турецкой войны, большая часть Кавказского корпуса была брошена на отражение внешней угрозы. В Чечне и Дагестане остались лишь незначительные силы сдерживания. Покорение Кавказа вновь откладывалось. Пользуясь случаем, Шамиль пытается перехватить инициативу. Он штурмует Лезгинскую линию; он вторгается в Восточную Грузию; Кахетия подвергается серьезному разграблению. Через год набег повторяется.

Во главе 7-тысячной конницы, грабившей Кахетию, стоял 21-летний сын Шамиля Гази-Магомед. Тот самый, который 6-летним мальчиком был разлучен со своим старшим братом Джемалэддином на горе Ахульго.

В 1854-м в ходе набега на Кахетию Гази-Магомед заглянул в знаменитое имение Цинандали — вотчину знатнейшего грузинского рода князей Чавчавадзе. Самого хозяина дома не оказалось. Вскоре к государю в Петербург уже мчался фельдъегерь, неся прошение:

Жена и четверо детей моих в плену у горцев. Осмеливаюсь всеподданнейше умолять Ваше Величество воззреть на несчастье моего семейства. Князь Чавчавадзе.

Не вызволить семью Чавчавадзе — значило подорвать доверие к престолу у всей грузинской аристократии. Но выкуп, требуемый Шамилем за пленников, царь посчитал непомерным — миллион рублей серебром. (По современным меркам это примерно три с половиной миллиона долларов.) Стороны начали торговаться. Тем временем Джемалэддин, старший сын Шамиля, успешно окончил Кадетский корпус и был произведен в поручики. Молодой, подающий надежды офицер был на прекрасном счету в своем уланском полку, блистал образованностью и манерами в компаниях, пленял горской внешностью петербургских барышень. Изрядно подзабывший родной язык, воспитанный в духе преданности государю, поручик не придавал большого значения собственному прошлому. Царь добился своего — отнял у Шамиля сына красивым и изощренным способом. Он завоевал душу Джемалэддина. А сердце, сердце свое 23-летний офицер отдал очаровательной девице Елизавете Олениной, внучке президента Российской Академии художеств. Она называла его «Джамми, мой милый Джамми…» Уже все было готово к свадьбе, как вдруг влюбленные узнали — торг по поводу семьи Чавчавадзе окончен. Шамиль меняет пленников на полтора десятка своих сподвижников, сидящих в русских тюрьмах. Кроме того, царь платит имаму 40 тысяч серебром и… возвращает сына. В марте 1855-го сделка состоялась. На карьере и свадьбе Джемалэддина был поставлен крест. Вскоре окажется, что крест был поставлен и на самой его жизни…

Между тем в Крымскую войну на стороне Турции ввязались Англия, Франция и королевство Сардиния. Морские десанты крупнейших европейских держав одолевали Черноморское побережье. Без малого год длилась героическая оборона Севастополя, закончившаяся, как известно, затоплением русского флота и временной сдачей города. У Крымской войны есть и второе название — Восточная. Отстаивая свое право влияния на Ближний Восток, Россия оказалась, по сути дела, в международной изоляции, уже не только политической, но и духовной.

В те годы чуть ли не главным романтическим героем Европы становится доселе мало кого интересовавший имам Шамиль. Европейские политики видели в нем своего естественного союзника в войне с Россией, а обывателям Шамиля преподносили как эдакого нового Робин Гуда в русском остроконечном шлеме, средневековых рыцарских латах и с лицом юного греческого бога.

Парижский театр Сен-Мартен. 1854 год. Билеты распроданы на месяц вперед. Все рвутся посмотреть пьесу новомодного драматурга Поля Мёриса «Шамиль».

Акт первый. Любимый воспитанник тифлисского губернатора Шамиль живет в губернаторском дворце и предается плотским утехам, скрывая под маской разврата лицо будущего народного мстителя. Он играет в карты, пьет мертвую чашу и наполняет шумом оргий весь Тифлис. Губернатор прощает дражайшему питомцу его слабости.

Акт второй. Шамиль разбивает свою золотую клетку и улетает на волю — биться за свободу родной Черкесии. Он предстает перед своими сподвижниками в образе волшебника, раздвигающего утесы. За ними открываются тайные ходы, по которым Шамиль и уводит горцев от русской погони.

Публика в восторге. Некоторые даже всерьез верят происходящему, да и как тут не поверить, когда все парижские журналы, в том числе и вполне респектабельные, в один голос утверждают, что «Шамиль неуязвим, как Ахилл, ни железо, ни огонь не вредят ему, пули, как драгоценные камни, врастают в его бесстрастное и преображенное тело. Из тыла сражений он быстро переносится к пламенной молитве, с поля боя переходит на незапятнанное ложе гурий. Он — первосвященник и ясновидящий. Он — лунатик вечности». Вот так. Не больше и не меньше.

Акт третий. Шамиль в обличий странствующего гусляра поет горцам об их прежних подвигах в войне с монголами. Воодушевленные черкесы отбрасывают последние сомнения и клянутся разбить и новых завоевателей — русских. Затем Шамиль является в волшебный замок Ахульго и спускает на штурмующие его войска целый горный поток. Враги тонут, Шамиль становится имамом Черкесии и идет охотиться на тигров.

Антракт. У тех, кто еще до конца не понял, кто же их новый союзник, есть время дополнительно подковаться. Продолжаем читать журналы. «В течение 20 лет 20 русских армий рассеялись перед этой горсткой храбрецов, расставленных по утесам рукой своего апостола. Горцы приходят в упоение от порохового дыма, как от паров опиума. Они кусают и жуют свои патроны, как священный гашиш, который переносит их души в Магометов рай. Да, Шамиль, этот исполинский дикарь, он опережает время, он оставляет позади себя наш век. Из хаоса кавказских племен он создал нацию и более чем нацию — мистический орден».

Акт четвертый. К Шамилю является мать, которую он прежде никогда не видел. Она дарит сыну волшебный меч, но русские, не дожидаясь, когда их всех окончательно сотрут в порошок, подсылают к имаму наемного убийцу. И тогда дочь тифлисского губернатора, роковая красавица, тайно влюбленная в Шамиля, закрывает его своей грудью и получает предназначавшуюся ему пулю.

Финал. Имам с многочисленной свитой дружески встречает на Черноморском побережье англо-французский десант. «Да здравствует союз Востока и Запада в борьбе против русских варваров!» — восклицает Шамиль.

Зрители с ним согласны. Аплодисменты. Занавес.

На самом деле ни о каком объединении Шамиля с союзниками в годы Крымской войны не могло быть и речи. Имаму было не по силам прорваться через Центральный Кавказ, население которого не принимало мюридизм. А осетины и вовсе, будучи православными, активно сотрудничали с русскими. Было и еще одно важное препятствие: оставшиеся в Чечне и Дагестане немногочисленные силы сдерживания расставлял по позициям и водил в походы не кто-нибудь, а казачий генерал Яков Бакланов.

Из воспоминаний кавказского офицера Михаила Венюкова: Отряд двинулся в горы по едва проложенным лесным тропинкам, чтобы жечь аулы. Это была самая видная, самая «поэтическая» часть Кавказской войны. Мы старались подойти к аулу, по возможности, внезапно и тотчас зажечь его. Жителям представлялось спасаться, как они знали. Сколько раз, входя в какую-нибудь только что оставленную саклю, видал я горячее еще кушанье на столе недоеденным, женскую работу с воткнутою в нее иголкою, игрушки какого-нибудь ребенка, брошенные на полу… Думаю, что в три дня похода мы сожгли аулов семьдесят. Для солдат это была потеха, особенно любопытная в том отношении, что, неохотно забирая пленных, если таковые и попадались, они со страстным увлечением ловили баранов, рогатый скот и даже кур…

Так воевали многие, но генерал Бакланов делал это лучше других. Признанный специалист по набегам, диверсиям и партизанской войне, все свое жалованье он тратил на осведомителей. И куда бы ни пошел Шамиль, всюду пути его оказывались заваленными, а окрестные высоты заранее занятыми русской артиллерией.

Сам Бакланов, двухметрового роста, исполинского телосложения, всегда шел в бой в кумачовой рубахе под собственным черным знаменем с черепом и костями. Это страшное знамя было известно всему Кавказу.

Из воззваний Шамиля: Горцы! Если бы вы боялись Аллаха также, как Бакланова, то давно были бы святыми. Но не будьте же трусами. Упорствуйте в борьбе и схватках с врагами более, чем вы делали это доселе. Проявляйте усердие, ибо заслуги в священной войне неисчислимы.

Несмотря на все призывы, Шамилю так и не удалось тогда организовать сколько-нибудь серьезного наступления.

Бакланов же, напротив, располагая куда меньшими силами, умудрился спалить несколько десятков чеченских аулов, угнать 12 тысяч голов крупного рогатого скота и до 40 тысяч овец.

На лице этого героя как будто отпечатана такая программа, что если бы он хоть четвертую часть ее исполнил, то его десять раз стоило повесить.

Так отозвался о Бакланове один из его высококультурных современников. Люди же менее ученые, но более искушенные в кавказских делах, напротив, боготворили Якова Петровича. В казачьей иерархии героев он второй человек после атамана Платова. Они даже похоронены рядом в Новочеркасском кафедральном соборе войска Донского.

Благополучно дожившему до седин, заслужившему все мыслимые награды и при этом умершему в нищете герою казаки на свои деньги воздвигли памятник — гранитную глыбу, увенчанную буркой, папахой и черным знаменем с черепом и костями. Когда-то это страшное знамя было известно всему Кавказу…

***

В 1856 году закончилась Крымская война. Россия проиграла ее Западу, проиграла на собственной территории. Немаловажную роль в этом поражении сыграло допотопное вооружение царских войск. Беспомощное гладкоствольное оружие, на которое так долго сетовали кавказские генералы, воюя с Шамилем, в очередной раз дало о себе знать. Итоги войны были закреплены Парижским мирным договором, согласно которому Россия возвращала Турции Каре, отказывалась от права держать на Черном море военный флот, кроме того, делала ряд уступок в отношении Сербии и Бессарабии.

Парижский мир в целом устроил победителей, за исключением, пожалуй, одного пункта. Русские категорически отвергли план английского министра иностранных дел лорда Кларендона о создании на Северном Кавказе независимого государства горцев. Представители крупнейших колониальных держав, призывавшие Россию отказаться от политики колониализма, получили жесткий ответ, что русские выполняют на Кавказе не колонизаторскую, а цивилизаторскую миссию. На этом тема была закрыта. Захлестнувшая было Европу волна шамилемании стала постепенно сходить на нет.

Окончание Крымской войны совпало по времени со вступлением на престол нового императора — Александра II. Заключив Парижский мир, он бросил все высвободившиеся войска на Кавказ. Вокруг Чечни и Дагестана была сосредоточена невиданная по силе армия — 270 тысяч человек. И все — с новым нарезным оружием. Молодой царь учел уроки Крымской войны.

270 тысяч человек — это вдвое больше, чем было советских войск в Афганистане, и в 5 раз больше, чем нынешняя группировка федеральных сил в Чечне. В 5 раз больше! Для тогдашней России содержать на Кавказе такую армаду было ношей непосильной, но Александр II считал, что во что бы то ни стало надо завершить эту злосчастную войну, начатую еще его дедом, императором Александром I. На окончательное покорение Кавказа молодой царь выделил порядка 20 процентов государственного бюджета страны (сейчас на чеченскую кампанию уходит около 10 процентов).

Распоряжаться гигантской суммой, выделенной царем, предстояло очередному вновь назначенному кавказскому наместнику — князю Барятинскому. И тот распорядился. Зимой 1856–1857 годов началось беспримерное по масштабам наступление на Восточный Кавказ, вошедшее в военную историю как концентрическое наступление Барятинского. Три многотысячных отряда со стороны Чечни, Дагестана и Грузии двинулись в горы, воюя в основном посредством пил и топоров. Затем уже по вырубленным просекам следовали основные силы. Вскоре Имамат был взят в кольцо такой плотности, что если бы солдат выстроить в живую цепь, то на каждого приходилось бы по три метра границы. Армия Шамиля оказалась не в состоянии сдерживать такой натиск, прибегать же к помощи местных жителей имаму удавалось все реже и реже.

Барятинский фактически купил Кавказ! Он лично объезжал колеблющиеся в своих симпатиях горские аулы в сопровождении специального казначея, чем, кстати, выгодно отличался от Шамиля, за которым неотступно следовал палач.

Концентрическое наступление не останавливалось ни на минуту. Счет покоренным кнутом или пряником селениям уже никто не вел. Это раньше 10-тысячный отряд, идущий в горы, казался огромной силой и каждый взятый аул был событием. Теперь же, когда на Восточный Кавказ надвигалась 270-тысячная армада, речь шла лишь о полном, тотальном покорении всего края.

В стане Шамиля начались массовые предательства. Наибы изменяли один за другим. Они шли по пути, проторенному некогда Хаджи-Муратом. Правда, головы в итоге никто не лишился. Напротив, после победы над имамом всем им будет возвращена власть. Наибы будут править теми же территориями, только уже в качестве российских чиновников. Повремени Хаджи-Мурат со своим предательством, измени он Шамилю на 6 лет позже, так остался бы наибом Аварии, а не экспонатом в коллекции хирурга Пирогова.

Весной 1859 года кольцо русских войск смыкается вокруг столицы Имамата — аула Ведено. Шамиль лихорадочно пытается мобилизовать людей для обороны:

Храбрее вас нет, чеченцы! Вы светочи религии, опора мусульман… Вы много пролили русской крови, забрали их имения, пленили знатных их. Сколько раз вы заставляли их сердца трепетать от страха. Ей богу, я не уйду отсюда в горы, пока не останется ни одного дерева в Чечне.

Закончив эту пламенную речь, Шамиль обнаружил, что разговаривает сам с собой. Все слушатели давно разбрелись по домам.

Ведено было взято за один день — 1 апреля 1859 года. При штурме русские потеряли убитыми двух человек. Обороной руководил сын Шамиля Гази-Магомед. Бывалый, опытный командир, даже он не смог вдохнуть в своих мюридов волю к сопротивлению. Кроме Гази-Магомеда в Ведено находилось и все остальное семейство имама: три жены, пять дочерей и еще два сына — эти дети родились уже после трагедии Ахульго.

Не было лишь Джемалэддина, старшего сына. Дважды преданный, сначала отцом, потом русским царем, он оказался между двумя цивилизациями, как между двумя жерновами. По возвращении своем на Кавказ Джемалэддин отказался воевать с русскими и впал в глубочайшую депрессию, следствием которой стала скоротечная чахотка. Он доживал свои дни затворником в высокогорном селении Карата, на границе Чечни и Дагестана. Однажды в эту глушь смог выбраться русский доктор (знаменитый в ту пору военный врач С. Пиотровский). Позже он напишет:

Больной сам не стремился к выздоровлению. Впрочем, ни слова жалобы, ни укора не было произнесено несчастным молодым человеком. Жертва приносилась безропотно, самоотречение было полное.

Самый известный заложник за всю историю Кавказской войны, Джемалэддин, сын имама, умер в возрасте 27 лет от тоски и печали и был похоронен на кладбище аула Карата.

Между тем наступление продолжалось. Шамиль опять обвел всех вокруг пальца. Видя, что участь Ведено предрешена, он в преддверии штурма тайно покинул свою столицу. Его преследовали потом все лето: перекрывали границы, устраивали облавы в горах, даже объявили крупную денежную премию за поимку. Наконец в середине августа в Петербург пришла телеграмма от князя Барятинского:

Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество. От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен державе Вашей. Все крепости и укрепления неприятельские сданы нам без выстрела, силой нравственного поражения. Теперь осаждаем Гуниб, где заперся Шамиль с 400 мюридами.

Гуниб, укрепленная скала в Нагорном Дагестане, — вот все, что осталось у Шамиля от некогда обширного государства. 400 мюридов — вот все, кто не предал его из 400 тысяч — таково было население Имамата в лучшие годы. По дороге на Гуниб окрестные жители, еще недавно боготворившие имама, разграбили весь его обоз и утащили имущество.

Собственные кинжал, шашка и несколько десятков ран на теле — это все, что вынес Шамиль из своей священной войны. Он горько повторял в те дни:

Я вижу тысячу человек, строящих здание, которое может разрушить один человек! Так что же может построить один человек, когда сзади по тысяче разрушителей ?!

Шамиль противостоял громадной, могущественной империи на протяжении более чем 30 лет. Из них имамом он пробыл 24 года 11 месяцев и 7 дней. Последний день его правления — 25 августа 1859 года.

В осадных работах и последующем штурме Гуниба участвовали 40 тысяч солдат, то есть на каждого обороняющегося приходилось по 100 нападавших. Шамиль был обречен.

Из рапорта Барятинского военному министру: Перед нападавшими, как стены, возвышались один над другим три скалистых крутых обрыва. Утром 25-го числа войска южного фаса с лестницами и крючьями, подсаживая друг друга, в совершенной тишине вскарабкались на первую террасу. Оставя стрелковую роту внизу, на местax, удобных для обстреливания верхних уступов, солдаты, уже под огнем заметившего их неприятеля, с помощью лестниц и веревок взошли на вторую террасу и вслед за тем и на верхнюю плоскость Гуниба. Одновременно и войска северного фаса с такими же трудностями и с таким же блистательным мужеством поднялись на Гуниб с противоположной северной покатости. Тут завязалась хотя непродолжительная, но жаркая схватка. Почти все защитники, среди коих встречалось немало вооруженных женщин, были истреблены. Не желая дальнейшего кровопролития, я приказал остановить перестрелку с мюридами. После переговоров, длившихся около двух часов, Шамиль, видя аул окруженным густой цепью войск, готовых ворваться в него в любую минуту, решился сдаться.

По горской традиции, нельзя стрелять в спину. Даже в спину предателя. Уцелевшие мюриды кричали во след уходящему имаму: «Шамиль, а Шамиль, обернись!». Он не обернулся.

Много лет назад, принимая на себя обязанности имама, Шамиль обещал горцам биться с неверными до полной победы либо до собственной смерти. Он не сдержал слова.

Барятинский сидел на большом камне у подножия Гуниба в окружении многочисленной свиты, когда к нему спустился Шамиль. Единственное, что попросил теперь уже бывший имам, так это удалить местную милицию, чтобы мусульмане не видели, как низко он пал.

Шамиль — Барятинскому: Я простой человек, 30 лет дравшийся за религию, но теперь народы мои изменили мне, а наибы разбежались, да и сам я утомился; я стар, мне 63 года. Поздравляю с победой, желаю успеха в управлении горцами для блага их.

Барятинский: Воины Кавказа! Вы исполнили надежду мою. Полувековая война на Восточном Кавказе окончена; народы, населяющие страну от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги, пали к стопам Его Императорского Величества. Итак, мюридизму нанесен последний удар. Шамиль взят. Поздравляю Кавказскую армию!

Дальнейшие события стали для Шамиля полной неожиданностью. Барятинский не только не заковал его в кандалы, а, напротив, еще и приказал не отбирать у него шашку, чтобы, не дай бог, не унизить, а затем, заметив, что в горах прохладно, взял да и подарил старику собственную шубу. Тут же злейший враг России, «кавказский палач», как называли имама в русских газетах, был объявлен почетным пленником государя. Войска приветствовали Шамиля громогласным «Ура!». Так начиналось блестяще задуманное политическое шоу, в ходе которого благородству и милосердию русских должен был изумиться не только весь Кавказ, но и весь мир.

«Дело об учреждении тайного надзора за писателем Александром Дюма. Секретно. Хранить навсегда». Вот еще один пример того, как умело и изощренно выстраивался в ту пору положительный образ России. Менее чем за год до взятия Гуниба на Кавказе побывал автор «Трех мушкетеров». Он обещал парижской публике рассказать, наконец, подлинную историю Шамиля и даже встретиться с имамом лично. Ничего из этого, конечно, не вышло. По сохранившимся в архивах донесениям жандармских агентов мы можем проследить каждый шаг писателя: Петербург, Москва, затем путешествие по Волге на юг. Нижний Новгород, Казань, Астрахань — всюду Дюма уже ждут люди из охранки. Под их пристальной опекой он осматривает Ставрополье, Кавказскую линию, посещает русскую крепость Кизляр. Затем в объезд владений Шамиля писателя перевозят в Темир-Хан-Шуру (нынешний Буйнакск). Там Дюма живет некоторое время, после чего под охраной казаков отправляется в еще более спокойный и мирный Тифлис. Ни о каком визите в Шатой, Шали, Ведено, ни о какой встрече с Шамилем в чеченских горах не было и речи. Под звон бокалов и благоухание шашлыков писателя учтиво, незаметно прокатили мимо войны.

Из воспоминаний генерала от кавалерии князя Дондукова-Корсакова: После ряда угощений и попоек я с небольшим отрядом выехал провожать на несколько верст своих гостей, то есть группу путешественников, среди которых был Дюма. У первой опушки я незаметно послал несколько солдат-драгун в лес разыграть нападение горцев. После перестрелки романисту рассказали разные небылицы о сражении в лесу и в подтверждение показали ему какие-то лохмотья, обмоченные в крови барана, заколотого к обеду. Дюма был в восторге.

Возможно, в мелочах писателя и удалось надуть, но в целом профессиональный нюх не изменил ему. Вернувшись в Париж, Дюма опубликовал вполне взвешенные и подробные заметки о Кавказской войне, где все назвал своими именами: подвиг — подвигом, а злодеяние — злодеянием. Дюма не видел войны, но написал о ней правду. В России его книга вышла с большими купюрами. Недосмотр жандармских агентов наверстывался силами цензуры. Александр Дюма покинул Кавказ в феврале 1859-го, в мае того же года пало Ведено, в августе с пленением Шамиля русским покорились Чечня и Дагестан.

А где-то в сентябре (точная дата неизвестна) ставший уже к тому времени русской крепостью аул Ведено огласился криками новорожденного. Мать ребенка, юная красавица Ульяна из ставропольской станицы Червленой, была специально отправлена рожать подальше в горы. Ее родственники, почтенные казаки, не хотели срамиться. Ульяна рожала вне брака от заезжего французишки. Появившуюся на свет девочку нарекли в честь отца Александрой. О судьбе ее нам мало что известно. По некоторым данным, потомки русской дочери французского классика сейчас живут где-то на Тамбовщине.

Между тем Шамиль, с которым Дюма искал, да не нашел встречи, ехал в Россию на встречу с императором. В дороге его сопровождали сын Гази-Магомед и три верных мюрида, а также так называемый «почетный» конвой размерами с небольшую армию — драгуны, казаки и пехота. Тысячи горцев выходили навстречу своему имаму, одни проклинали его, другие целовали края его одежды. Кавказ прощался со своей мечтой о независимости.

5 сентября Шамиль — в Моздоке, 7-го — в Ставрополе, 13-го — уже в Харькове. В городах пленника встречают фейерверками, музыкой и спектаклями. Фотографы рвутся запечатлеть знаменитого горца, репортеры — взять у него интервью. Шамиль обескуражен. По его расчетам, он давно уже должен был болтаться в петле, а тут такие почести.

15 сентября в городе Чугуеве под Харьковом состоялась историческая встреча Шамиля с Александром II. Царь приехал в Чугуев на традиционный смотр русской армии и был очень доволен, что сюда же доставили и Шамиля.

Почетный пленник предстал перед государем при оружии (!), и ему ничего не стоило всадить свой кинжал в грудь врага, как он это делал не раз. Но Александр II словно не замечал опасности. Царь был весьма самоуверен. Через 22 года эта самоуверенность его и погубит. Народоволец швырнет бомбу в царский экипаж, промахнется и будет схвачен. Государь выйдет к своему убийце и скажет: «…Это ты, братец, бросил? Хорош. Хорош…». В этот миг подоспеет второй «братец» и новая бомба полетит под ноги императору.

Возможно, совершая свой последний в жизни поступок, Александр II исходил из опыта давней встречи с Шамилем. Он помнил, как этот необузданный горец, убивший на своем веку тысячи русских, стоял раздавленный, ослепленный царским сиянием и не смел шелохнуться. Государь сказал тогда своему пленнику:

Я очень рад, что ты наконец в России. Жалею, что это случилось не ранее! Ты, раскаиваться не будешь. Я тебя устрою, и мы будем друзьями.

Дальнейший путь Шамиля лежал в первопрестольную через Белгород, Курск, Тулу. На каждой из остановок все еще сомневавшийся пленник сверялся с компасом: не в Сибирь ли везут? Успокоился он, кажется, лишь в Москве. Здесь ему предложили посетить Кремль, Оружейную палату, Большой театр. «Позже, — сказал Шамиль, — сначала я должен увидеть генерала Ермолова».

Алексею Петровичу Ермолову было в ту пору уже 82 года. Первый завоеватель Кавказа, «великий проконсул», как он сам себя называл, человек, развязавший в далеком 1817-м Кавказскую войну, доживал свои дни тихо и уединенно в собственном особняке на Пречистенке.

Ермолов прослужил кавказским наместником 10 лет и был уволен с должности в 1827-м за чрезмерную жестокость к горцам и за тайные симпатии к декабристам. Последующие три десятилетия он был в глубокой опале. Лишь со смертью Николая I, ненавидевшего Ермолова, и приходом нового царя — Александра II генерал смог вздохнуть полной грудью. Он даже всерьез стал помышлять о публикации своих «Кавказских дневников». До этого 30 лет они ходили в списках, а если и печатались, то выборочно и под псевдонимами.

Проконсул Кавказа и чеченский имам встретились 23 сентября 1859 года. Это была их первая и последняя встреча. Последняя потому, что вскоре Ермолов умрет, а первая потому, что Ермолова убрали с Кавказа, когда Шамиль был всего лишь юным исламским проповедником, бродящим по горам и толкующим о мюридизме и войне за веру.

О чем говорили эти два беспощадных кавказских владыки, эти две ипостаси одной и той же сущности, неизвестно. Встреча прошла за закрытыми дверями. Единственное, что уловили сопровождавшие Шамиля лица, так это одну фразу своего подопечного: «Ты злой человек, Ярмул, ты мог бы сделать, чтобы наши народы жили в мире, но тебе захотелось крови».

Ярмул — давнее кавказское прозвище Ермолова, созвучное его фамилии и одновременно означающее на местном наречии «дитя собаки». Проще говоря, Шамиль спросил: «Зачем ты устроил эту бойню, сукин сын?» Что ответил ему Ермолов? Вероятно, напомнил, что горцы сами беспрестанно нарушали южную границу России — Кавказскую линию; что они постоянно разоряли ставропольские и кубанские станицы, угоняли скот, похищали людей, требуя потом за них выкуп. Вероятно, он заметил, что России нужно было торговать с Востоком и иметь надежную связь с христианским Закавказьем, а горцы не давали проходу — грабили все идущие через Кавказ транспорты и караваны.

На это Шамиль, скорее всего, спросил, что почему вообще русские должны спокойно разъезжать по Кавказу, коль это не их земля. И кто дал им право что-то требовать в чужой стране от другого народа, навязывать там свои законы, заставлять подчиняться царю-иноверцу и при этом убивать, убивать и убивать.

В ответ Ермолов наверняка возразил, что кавказцы по-другому не понимают, особенно чеченцы. С ними вообще бесполезно о чем-то договариваться, а надо сразу уничтожать, иначе они сами уничтожат русских. И так далее.

Конечно, все это лишь предположение, попытка реконструировать не дошедший до нас текст беседы. Впрочем, попытка эта основана на многочисленных предшествующих высказываниях обоих участников спора. Впоследствии ни Шамиль, ни Ермолов не раскрывали подробностей своей встречи и старались пореже о ней вспоминать. Так бывает, когда люди наговорят друг другу много лишнего, а потом сожалеют об этом.

Между тем путешествие Шамиля продолжалось. Впереди его ждал Санкт-Петербург. Толпы зевак, осаждавшие пленника на каждом шагу, недоумевали: неужели это и есть тот самый кавказский злодей, 30 лет сосавший кровь из России? И действительно, Шамиль стал не похож сам на себя. Во время посещения Императорской публичной библиотеки он оставил в книге почетных гостей следующую запись: «Смиренный Шамиль вошел в эту палату и смиренный Гази-Магомед, сын его, был с ним в это время». Люди, еще недавно командовавшие многотысячными армиями, повелевавшие целыми народами, как они быстро присмирели!

Осмотрев достопримечательности Петербурга, Шамиль отправился на балет. Не видевший прежде ничего, кроме плясок своих джигитов, он разглядывал балерин в подзорную трубу, которой пользовался еще на войне, и приговаривал: «Ай, хорошо! Это совершенно так, как бывает в больших гаремах! Ай, хорошо!».

Во время антракта обступившие Шамиля зрители спросили, почему он не сдался русским раньше. Пленник ответил:

Совесть моя чиста, весь Кавказ, русские и европейские народы отдадут мне справедливость в том, что я сдался только тогда, когда в горах народ питался уже одною травой.

Для сравнения современные цифры: в 1991-м в Чечне официально насчитывалось более миллиона овец. В 2000-м осталось 4 тысячи. В 1991-м в Чечне было 120 тысяч коров, в 2000-м осталось всего 500. Это за 10 лет войны и смуты! Несложно себе представить, в каком состоянии находилось хозяйство горцев после 50-летнего кровопролития. Кавказская война была для них своеобразным состязанием с русскими: кто у кого больше украдет, сожжет и разграбит. Горцы проиграли. Газават закончился голодом, нищетой и разорением. Для всех, кроме Шамиля.

После вояжа по столицам главный борец с неверными был доставлен в город Калугу — место своей почетной ссылки. Здесь для него был выкуплен самый лучший особняк с закрытым садом для прогулок и маленькой мечетью во дворе. За казенный счет в доме был сделан роскошный ремонт. Шамиль лично руководил рабочими и подбирал мебель.

Вскоре с Кавказа сюда привезут и все семейство имама: жен, сыновей, дочерей, зятьев, внуков и еще прислугу — всего 22 человека. За порядком в доме будет присматривать специально назначенный военный пристав — добродушный офицер, не писавший доносов и служивший в основном в качестве переводчика. На содержание этого «мини-Кавказа» царь будет отпускать в год по 20 тысяч рублей (по нынешним меркам это примерно 100 тысяч долларов) плюс 15 тысяч рублей лично Шамилю в качестве ежегодной пенсии. У многих царских генералов пенсия была меньше.

В пределах Калуги Шамиль не был ограничен в передвижениях. Он любил гулять по городу, исправно подавал нищим, с охотой принимал приглашения на званые обеды. Местная общественность с интересом наблюдала за жизнью экзотического семейства. В «Калужских губернских ведомостях» даже существовала регулярная рубрика «Из дома Шамиля». Домочадцы имама в свою очередь дивились тому, как живут эти странные русские, особенно потрясало то, на чем они ездят.

Из записок Абдуррахмана, зятя Шамиля: Мы, летим быстрее птицы, дым и искры устилают нам путь. Но вместо лошадей нас везет паровая машина, с виду похожая на исполинский самовар. Мчится, как молния, сопровождая полет свой резкими звуками, подобными визгу бомбы или ядра, — тогда невольно и много раз вырывается из груди правоверного: «Аллах велик! Аллах велик!»

***

Тем временем Кавказская война продолжалась. С пленением Шамиля и покорением Чечни и Дагестана боевые действия перекинулись с Восточного Кавказа на Западный. Русские собирательно именовали обитавшие там племена черкесами. Так вот черкесы никогда не подчинялись чеченскому имаму, не имели государственности и не ведали, что такое регулярная армия. Но при этом они вполне успешно громили укрепления Черноморской береговой линии и активно торговали с турками. За море отправляли рабов, зачастую пленных русских солдат, а взамен получали деньги и оружие. Черкесы не представляли такой угрозы, как подданные Шамиля, и потому руки до них дошли в последнюю очередь. На покорение дюжины раздробленных воинственных племен ушло всего лишь 5 лет. Методы применялись примерно те же, что и в Чечне. С одной лишь разницей — от покоренных черкесов не требовали подчиняться царским властям и присягать на верность престолу. От них требовалось лишь одно — убраться вон из России.

Урочище Красная Поляна близ Сочи. Здесь встретились четыре мощных русских отряда, завоевывавших Западный Кавказ с четырех разных направлений. День этой встречи, 21 мая 1864 года, и был объявлен днем окончания всей Кавказской войны. Конечно, дата эта чисто условная. На самом деле у той войны два дня победы. Первый — над Восточным Кавказом, когда сдался Шамиль. Второй — над Западным, когда в Турцию был депортирован последний местный житель.

В Калуге меж тем продолжалась демонстрация чудес восточной дипломатии. Каждые утро и вечер в доме Шамиля отворялись окна, и весь город слушал, как из покоев почетного пленника доносятся звуки гимна «Боже, царя храни!». Его исполнял специально обученный слуга. На глазах простодушных обывателей наворачивались слезы умиления…

«Не слишком ли хорошо мы относимся к Шамилю?» — вопрошали в ту пору калужские газетчики. «Нет, — отвечали они на собственный же вопрос, — потому что русские — это нация, которая не бьет лежачих!».

Пока имам ходил по банкетам и дворянским собраниям, пока его домочадцы примеряли на себе европейские наряды, Кавказ переживал настоящую гуманитарную катастрофу. В 1870-х на прежде беспокойном Черноморском побережье бытовала такая поговорка: «Теперь даже женщина может пройти от Сухуми до Анапы, не опасаясь встретить хоть одного живого мужчину». Вскоре все это огромное, враз обезлюдевшее пространство будет заселено крестьянами и казаками, роздано в качестве вотчин помещикам и отставным офицерам. Потом начнется курортный бум. О народах, что здесь жили когда-то, лет через 20 никто и не вспомнит, тем более через 120.

Черноморский поселок Бжид — здесь жили бжедуги. Курорт Шепси — тут обитали шапсуги. Нерусские названия прибрежных населенных пунктов — вот и все, что напоминает нам теперь о некогда обитавших здесь туземных племенах. За несколько лет царского владычества от полутора миллионов коренных жителей Черноморья осталось несколько десятков тысяч человек. Почти все — абхазы, им почему-то повезло больше. Остальные народы — шапсуги, убыхи, натухайцы, бжедуги, темиргоевцы и другие — были высланы практически полностью. Вскоре очередь дошла и до бывших подопечных имама Шамиля — чеченцев и дагестанцев. Их также стали грузить на пароходы и отправлять за море. Россия таким образом избавлялась от нежелательного элемента, а Османская империя приобретала дармовую рабочую силу и пушечное мясо для будущих войн.

То, что в конце XX века масхадовская Ичкерия столь успешно навела мосты с Ближним Востоком и получила оттуда такую поддержку людьми, деньгами, оружием, во многом результат царских депортаций. Изгнанные с Кавказа горцы рассеялись по всему мусульманскому миру и образовали мощные землячества, существующие и по сей день. Скажем, в стражу короля Иордании до сих пор набирают исключительно из черкесов. Потомки депортированных бережно хранят свои традиции и не забывают о том, как Россия некогда обошлась с их предками.

Из миллионной армии депортированных на чужбине выжила в лучшем случае половина. Голод, нищета, эпидемии, когда в день умирало до тысячи человек; непривычный климат, плохое отношение местных властей — все это заставляло людей просить русского царя пустить их обратно. На одном из таких массовых прошений рукой Александра II начертано: «О возвращении и речи быть не может». Так что Сталин в вопросе депортации горцев не открыл ничего нового, но просто изменил маршрут. Вместо Турции и Ближнего Востока — Сибирь и Казахстан. И еще изменил правила проезда: в поезда стали грузить бесплатно, тогда как при царе билеты на корабли горцам приходилось покупать на свои деньги.

Имам Шамиль, будучи в своей Калуге, прекрасно знал о творящихся на Кавказе депортациях. И вот когда его в очередной раз пригласили ко двору, он сказал:

Старый Шамиль на склоне лет жалеет, что не может родиться еще раз, дабы посвятить свою жизнь на служение белому царю, благодеяниями которого он теперь пользуется.

Так сказал человек, чей портрет в дудаевской и масхадовской Ичкерии будет висеть чуть ли не на каждом углу. Так сказал человек, чье имя ныне объединяет самых бескомпромиссных, непримиримых и экстремистски настроенных в отношении России горцев. Человек, боровшийся с Россией более 30 лет при трех царях и восьми кавказских наместниках, на старости лет фактически совершил предательство.

26 августа 1866 года в зале Калужского дворянского собрания произошло долгожданное событие. При огромном стечении народа имам Шамиль торжественно присягнул на верность государю императору, за что тут же был произведен в дворянское достоинство Российской империи.

Вскоре доказавшего свою благонадежность российского дворянина отпустят вместе с семейством за границу в паломничество по святым местам. Шамиль объедет весь Ближний Восток, посетит Мекку, затем отправится в Медину, но по дороге упадет с верблюда. Это падение станет последним в жизни старого имама. По приезде в Медину его хватит удар. Шамиль скончается в феврале 1871-го в возрасте 75 лет. Его будут отпевать с величайшими почестями и похоронят в нескольких шагах от могилы пророка Магомета.

Многочисленное семейство покойного осядет в Турции. Служить православному царю пожелает лишь средний сын Шамиля — Магомед-Шефи. Он сделает блестящую военную карьеру и дослужится до чина генерал-майора русской армии. Потомки Магомеда-Шефи живут ныне в Москве. Все они носят фамилию Шамиль.

Кавказская война длилась полвека. Это самая долгая война из всех, что когда-либо вела Россия. Боевые потери русских в Кавказской войне составили 96 тысяч 275 человек, в том числе 4050 офицеров и 13 генералов. Не боевые потери, такие как смертность от ран и эпидемий, превышали боевые, как минимум, втрое. Потери России в Кавказской войне были больше, чем в современных афганской, двух чеченских и всех остальных локальных войнах вместе взятых. Кавказская война совершенно расстроила финансы империи и поставила страну на грань банкротства, чем существенно приблизила реформы Александра II и отмену крепостничества. О потерях горцев в той войне ничего не известно. Если сложить все отчеты царских военачальников, то получается, что население Кавказа было уничтожено полностью от первого до последнего человека, причем много раз подряд.

***

P.S. Когда князь Барятинский, пленив Шамиля, спускался с Гуниба, он обратился к своим спутникам:

Знаете ли, господа, о чем думал я теперь? Я вообразил себе, как, со временем, лет через 50, через 100, будет представляться то, что произошло сегодня, какой это богатый сюжет для исторического романа, для драмы, даже для оперы! Нас всех выведут на сцену в блестящих костюмах, я буду, конечно, главным героем пьесы, первый тенор, в латах, в золотой каске с красным плюмажем. Шамиль будет глубоким басом, позади его неотлучно три верных мюрида. Это баритоны.

И ведь все верили, что так или примерно так все и произойдет. Разве мог тогда кто-то себе представить, что одна из величайших колониальных войн, через которую прошли несколько поколений россиян, будет начисто забыта потомками и что ни один школьник не будет знать, что такое штурм Ахульго, «сухарная» экспедиция или концентрическое наступление Барятинского, хотя в этом наступлении солдат участвовало вдвое больше, чем в Бородинской битве.

Разве мог кто-то предположить, что уже через несколько лет после победы Восточный Кавказ забурлит вновь. Что бунт будет следовать за бунтом, расправа за расправой, и так вплоть до самой революции. Потом карательные отряды ОГПУ, точно следуя методике генерала Ермолова, установят в горах советскую власть. Потом Сталин, идя по стопам Александра II, очистит Кавказ от нежелательных элементов. Но лишь только империя ослабит свою железную хватку, лишь только повеет свободой, как все начнется сначала. С чистого листа. С обращения в первобытность. Словно ничего и не было…

***

Кавказская война: мемуары, исследования, архивные материалы

Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Тифлис, 1866–1904. Т. I-XII.
Алексей Петрович Ермолов. Материалы для его биографии, собранные М. Погодиным. М., 1864.
Алферьев П. Кази-Мулла и мюридизм в истории покорения Дагестана. Казань, 1909.
Аствацатурян Э. Оружие народов Кавказа. История оружия. М., 1995.
Ахшарумов Д. Из моих воспоминаний (1849–1851). СПб., 1905.
Бадерхан Ф. Письма имама Шамиля. — Наш Дагестан, 1992, №1.
Бакланов Я. Моя боевая жизнь. Записки Войска Донского ген.-лейт. Я. П. Бакланова, написанные его собственною рукою. — Русская старина, 1871. Т. 3, №1; т. 4, №8.
Баратова Н. К 40-летней годовщине взятия Гуниба, пленения Шамиля. Тифлис, 1900.
Бартенев П. Из старых записей издателя «Русского архива». — Русский архив, 19Ю, кн. 2, №5.
Беляев С. Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев. — Библиотека для чтения, 1848. Т. 88.
Берже А. Выселение горцев с Кавказа в 1858–1865 гг. — Русская старина, 1882. Т. 33.
Берже А. Алексей Петрович Ермолов и его кебинные жены на Кавказе. — Русская старина, 1884, №11.
Берже А. Краткий обзор горских племен на Кавказе. Тифлис, 1858.
Берже А. Чечня и чеченцы. Тифлис, 1859.
Бестужев П. Памятные записки. — В кн.: Воспоминания Бестужевых. М. — Л., 1951.
Бигуаа В. Шамиль в Москве. — Эхо Кавказа, 1996, №1.
Бобровский П. Император Александр II и его первые шаги к покорению Кавказа. — Военный сборник, 1897, №4.
Богуславский Л. История Апшеронского полка (1700–1892). СПб., 1892.
Боевая летопись 82-го пехотного дагестанского полка во время Кавказской войны. Тифлис, 1897.
Бугайский П. Гуниб. Воспоминания о покорении Восточного Кавказа и утверждении русского владычества в горах. — Кругозор, 1877, №24. Буржалов Э. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М., 1940.
Венюков М. Кавказские воспоминания. М., 1863.
Вердеревский Е. Кавказские пленницы, или Плен у Шамиля. М., 1857.
Вердеревский Е., Дункель-Веллинг Н. Шамиль в Париже и Шамиль поближе. Тифлис, 1855.
Властов М. Война в Большой Чечне. СПб., 1856.
Воронцов М. Выписки из дневника светлейшего князя М. С. Воронцова с 1845 по 1854 г. СПб., 1902.
Воспоминания об Алексее Петровиче Ермолове. — Нива, 1870, №31.
Всеподданнейший отчет главнокомандующего Кавказской армией по военно-народному управлению за 1863–1869 гг. СПб., 1870.
Выдержки из записок Абдуррахмана, сына Джамалутдина, о пребывании Шамиля в Ведено и о прочем. Тифлис, 1882. Вяземский П. Записные книжки (1813–1848). М., 1963.
Ганичев И., Давыдов Б. Просто из горцев. Пребывание в России Джемаль ад-Дина, сына имама Шамиля. По материалам Российского Государственного военно-исторического архива. — Эхо Кавказа, 1994, №1.
Гизетти А. Сборник сведений о потерях Кавказских войск во время войн кавказско-горских, персидских, турецких и в Закаспийском крае (1801–1885). Тифлис, 1901.
Головин Е. Очерк положения военных дел на Кавказе с начала 1838 года по конец 1842 года. Рига, 1847.
Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000.
Граббе П. Записная книжка. М., 1888.
Дегоев В. Кавказский вопрос в международных отношениях 30–60-х гг. XIX в. Владикавказ, 1992.
Дондуков-Корсаков А. Мои воспоминания. — Старина и новизна, 1902, №5; 1903, №6.
Дрансе А. Пленницы Шамиля. Тифлис, 1859.
Дубецкий И. Записки. — Русская старина, 1895. Т. 83, 84.
Дубровин Н. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871–1888. Т. 1–6.
Дюма А. Кавказ. Тбилиси, 1988.
Екельн Л. Из записок русского, бывшего в плену у черкесов. — Отечественные записки, 1841. Т. 19, № 12.
Ениколопов И. Грибоедов в Грузии. Тбилиси, 1954.
Ермолов А. Алексей Петрович Ермолов. Биографический очерк. СПб., 1912.
Ермолов А. Записки. — Чтение в обществе истории и древностей российских. 1864, №3, 4; 1866, №2, 3. Документы и письма: там же. 1865, №3, 4; 1868, №1.
Жемчужников В. Записки. Кавказ 1809. Борьба с чеченцами. — Вестник Европы, 1899. Т. 1, №2.
Записки А. П. Ермолова. 1798–1826. М., 1991.
Записки, доклады и переписка по проекту «Положения об управлении покорными горскими народами, на Кавказе обитающими». 31 октября 1842 г. — 13 апреля 1844 г. — РГВИ А. Ф 38, оп. 7, д. 68, л. 1–51.
Записки генерал-адъютанта Нейдгардта об учреждениях, выделенных Шамилем в землях повинующихся ему горцев. — РГВИА. Д.6468, л. 8–9.
Записки о князе М. С. Воронцове. — В кн.: Архив князя Воронцова. М., 1895.
Захарьин И. Поездка к Шамилю в Калугу в I860 году. — В кн.: Захарьин И. Н. Встречи и воспоминания. СПб., 1903.
Зиссерман А. Десять лет на Кавказе. — Современник, 1854. Т. 47, №9, 10, 11.
Зиссерман А. Фельдмаршал князь А. И. Барятинский. М., 1888–1891.
Зубов П. Подвиги русских воинов в странах кавказских с присовокуплением биографий главнейших замечательных лиц, действовавших в первое тридцатитрехлетие русского владычества за Кавказом. Историко-статистическое описание. СПб., 1835.
Из истории происков иностранной агентуры во время кавказских войн. — Вопросы истории, 1955, №11. Истребление аварских ханов в 1834 году. Отрывок из рукописи подполковника Неверского. СПб., 1848.
Кавказский ветеран. Поход графа Воронцова в Дарго и «сухарная» экспедиция 1845 года. — Кавказ, 1892, №92,93; Вторжение Шамиля в Кабарду в 1846 г. — Кавказ, 1893, № 58.
Казбекова 3. Поль Мёрис. Драма «Шамиль». — Наш Дагестан, 1993, №163–164.
Клингер И. Два с половиною года в плену у чеченцев (1847–1850). — Русский архив, 1869, №6.
Кубанское казачье войско 1696–1888 гг. Сборник кратких сведений о войске. Воронеж, 1888.
Лачинов Е. Отрывок из «Исповеди». — Кавказский сборник, 1876, т. 1; 1877, т. 2.
Лебедев А. Грибоедов. Факты и гипотезы. М., 1980.
Лорер Н. Записки декабриста. Иркутск, 1984.
Маркова О. Новые материалы о проекте Российской Закавказской компании А. С. Грибоедова. — Исторический архив, 1951. Т. 6.
Мартынов Н. Экспедиция действующего Кавказского отряда за Кубанью в 1837 году под начальством генерал-лейтенанта Вельяминова. — Известия тамбовской археологической комиссии, 1904. Вып. 47, т. 1.
Мирославский И. Взрыв Михайловского укрепления в 1840 году. Рассказ одного из бывших в плену участников дела. — Кавказский сборник, 1879. Т. 4.
Мухаммед Тахир. Три имама. Махачкала, 1990.
Некоторые библиографические подробности о Шамиле. — Калужские губернские ведомости, 1859, №44.
Низам Шамиля. — Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1870, вып. II I.
Николаи А. Из воспоминаний о моей жизни. — Русский архив, 1890, кн. 2, вып. 6 (под загл.: Даргинский поход 1845 года); 1891, вып. 6 (под загл.: Салтинский поход 1847 года).
О проекте переселения мирных закубанских горцев с театра войны на новые земли. 19 апреля — 19 июля 1854 г. — РГВИ А. Ф. 38, оп, д. 247, л. 1–23.
Переселение горцев в Турцию: Сб. документов. Ростов-на-Дону, 1925.
Пиотровский С. Поездка в горы. — Кавказ, 1858. №70, 71.
Подробное описание размена пленных семейств флигель-адъютанта полковника князя Чавчавадзе и генерал-майора князя Орбелиани. — Русский инвалид, 1855, №77.
Покорение Дагестана в 1859 году. Из дневника кавказца. — Военный сборник, 1863. Т. 34, №11.
Последние минуты Марлинского. — Иллюстрация, 1848. Т. 6, №24.
Потто В. Кавказская война: В 5-ти т. Ставрополь, 1994.
Пржецлавский П. Шамиль в Калуге. СПб., 1877.
Презрителен Г. Шамиль в г. Ставрополе. Ставрополь, 1913.
Пущин М. Записки. — Русский архив, 1908, кн. 3, №11, 12.
Ракович Д. Тенгинский полк на Кавказе (1819–1846). Тифлис, 1990.
Розен А. Записки декабриста. Иркутск, 1984.
Румянцев И. В плену у Шамиля. Записки русского. СПб., 1877.
Руновский А. Записки о Шамиле пристава при военнопленном. СПб., 1860.
126Рындин А. Имам Шамиль в России. — Исторический вестник. СПб., 1859- Т. LXII.
Рябов С. Рассказ бывшего унтер-офицера Апшеронского полка Самойлы Рябова о своей боевой службе на Кавказе. Кавказский сборник, 1897. Т. 18.
Свердлина С. Грибоедов и ссыльные поляки. — В кн.-. Грибоедов. Творчество, биография, традиции. Л., 1977.
Страмилов Д. Из записок убитого офицера (1831–1838). — Военный сборник, 1860. Т. 12, №4.
Стреллок Н. Из дневника старого кавказца. — Военный сборник, 1870. Т. 76, №11.
Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1868–1869. Вып. I.
Фадеев А. Воспоминания. 1790–1867. Одесса, 1897.
Фонвилль А. Последний год войны Черкесии за независимость (1863–1864). Краснодар, 1927.
Хаджи-Мурат. Сб. документов. М., 1999.
Хроника Мухаммед-Тахира ал-Карахи. М., 1941.
Цебриков Н. Ермолов. — В кн.: Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. М., 1931.
Чичагова М. Шамиль на Кавказе и в России. СПб., 1889.
Шамиль и Чечня. — Военный сборник. 1856. Т. 9.
Шамиль. Иллюстрированная энциклопедия. М., 1997.
Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сб. документов. Тбилиси, 1953.
Шульгин С. Из дагестанских преданий о Шамиле и его сподвижниках. Тифлис, 1910.
Эйдельман Н. Быть может за хребтом Кавказа. М., 1990.
Эристов Р. Рассказы наших милиционеров. — Кавказ, 1854. №91–95.
Эсадзе С. Штурм Гуниба и пленение Шамиля. Тифлис, 1909.